Джон молча кивнул и заглянул на следующую страницу:
– А это что?
– Самые лучшие слова, – почему-то шепотом ответил Яко.
– Какие же это самые лучшие слова?
– Ленин и революция, – теряя голос, ответил Яко.
На следующих страницах были написаны цифры.
Пыльмау походила на встревоженную птицу. Она переводила взгляд то на сына, то на мужа, стараясь заглянуть в глаза.
– Ты не сердишься? – спросила она наконец.
Джон посмотрел на Яко, на Пыльмау, широко улыбнулся и весело сказал:
– Сержусь на себя. Яко давно пора быть грамотным человеком. Верно, сынок?
От неожиданности мальчик не мог произнести ни слова, и мать пришла к нему на помощь:
– И Антон хвалит его.
Джон достал свой кожаный блокнот и торжественно подал Яко:
– Держи. Пиши на этой бумаге.
Яко чуть не уронил на пол тяжелый кожаный блокнот и вопросительно посмотрел на мать, словно спрашивая у нее одобрения.
– А как же ты сам? – удивилась Пыльмау. – На чем будешь писать сам? Да и там твои слова написаны.
– Я решил больше не писать, – ответил Джон. – А то, что в блокноте написаны мои слова, – ничего в этом плохого нет. Когда Яко вырастет, научится читать не только по-русски, но и на языке своего отца, тогда прочитает мои записи и, может быть, поймет, почему я был такой, почему я сначала был против учения.
– Спасибо, атэ, – дрогнувшим голосом ответил Яко и прижал к груди блокнот. – Учитель сказал, что придет вечером. Он хороший человек. И Тынарахтына гоже…
20
– На свадьбу пришел звать? – спросил Джон, когда Антон просунул голову из чоттагина в полог.
– Это вы всерьез?
– А почему бы нет? – улыбнулся Джон. – Всполошил весь Энмын, лишил моих земляков источника оленьих шкур и еще колеблется – праздновать свадьбу или нет, – шутливо-строгим тоном заметил Джон.
– Насчет шкур пусть не беспокоятся, – ответил Антон. – Нотавье сам заявил мне, что ему с самого начала не нравилась Тынарахтына. Он даже дотошно перечислял все ее недостатки: громко, как мужчина, разговаривает, быстро ходит, словно на охоту собралась, кулак у нее тяжелый, насмешлива и быстра…
– Как же вы берете девушку в жены с такими явными пороками? – спросил Джон.
– Все это мне как раз и нравится, – ответил Антон. – Конечно, я здорово усложнил свою жизнь, даже нескольких учеников было лишился на время, но спасибо Яко. Когда он пришел учиться, вернулись и те, кто бросил ходить. А вообще я очень счастлив. Наверное, у вас тоже было такое?
Было ли такое у Джона и Пыльмау? Через убитого Тою, через слезы Мери Макленнан, через многие страдания, неверие и недоверие… И вот уже такое чувство, когда знаешь, что уже ничто, кроме смерти, не может разрушить этот союз. Да н смерть тоже была бы бессильна. Но Актону хотелось услышать подтверждение своему счастью, к Джон ответил:
– Было, конечно, было…
– Я вас очень прошу поговорить с Орво. Он не хочет меня видеть.
– Он, по-моему, уже понял все, и говорить с ним нечего, – ответил Джон.
– Если бы так, – вздохнул Антон и, глянув в глаза Джону, сказал: – А ведь я виноват в том, что вас арестовали.
– Не стоит об этом вспоминать, – отмахнулся Джон.
– Нет, – продолжал Кравченко. – Вы должны меня выслушать. Это не оправдание, а установление истины. Я писал Бычкову о том, что ваше присутствие и ваше влияние на жителей Энмына стесняет мою работу. В Уэлене это поняли буквально и решили вас изолировать. После того как вас увезли, я написал несколько писем. Немного успокоился, когда получил ответ от Бычкова, что ваше дело отправлено в Петропавловск и оттуда ждут указаний…
– Вы напрасно беспокоитесь, – заговорил Джон. – У меня совершенно нет чувства обиды или злобы на вас. В конце концов, если серьезно вдуматься, то решение властей было правильным.