– И еще одна опасность есть, – старик вплотную придвинулся к Джону: – Мысли таить начнут.
– Как это? – не понял Джон.
– Вот Печетегин, – старик кивнул на хозяина яранги. – Я его хорошо знаю, все его мысли, намерения. Иной раз ему даже ничего не надо произносить вслух – по глазам вижу, что ему надо. А когда он с другими говорит – мне ведь слышно не будет. Появятся тайные мысли, тайные намерения, и начнется разлад между людьми.
Старик вроде сам огорчился такому будущему, помолчал, подумал и вдруг решительно заявил:
– Нет, не для нас грамота. Разлад принесет.
– Зато когда ты будешь уметь различать следы на бумаге, ты сможешь общаться с далекими людьми, – пытался возразить Джон. – Вот я уеду, когда утихнет пурга, и ты вдруг вспомнишь, что недосказал что-то, и пошлешь мне недосказанные слова.
– Это можно! – с довольным видом сказал старик. – Это даже хорошо!
Дорога теперь шла вдоль морского берега, и железные полозья чиркали по рыхлому ноздреватому снегу. Иногда выезжали на морской лед, чтобы застрелить дремавшую на солнце нерпу, или устраивали привал и подстерегали утиные стаи. Ехать бы и ехать по этой удивительной весенней дороге, по талым лужам голубой воды, собирать для костра умягчившийся в соленой воде, высохший на весеннем ветру плавник! Но дома ждали дети и Пыльмау, друзья, лица которых снились Джону Макленнану во время его странного пребывания в сумеречном доме в Уэлене. Какое наслаждение быть свободным! Из многих удивительных изобретений, направленных к тому, чтобы унизить человека, самым больным и нестерпимым является лишение человека свободы! Следующим по тяжести наказанием может быть только лишение самой жизни. Армагиргин выбрал смерть. Для себя и для своих жен, которых он не мог отделить от себя, от своей сущности. Он ушел, уверенный в том, что существует мир за облаками: его нравственные страдания по своей мучительности уже не могли сравниться со страданиями физическими. Всю жизнь служить мишенью для презрения, потерять собственное лицо… Тогда лучше испытать мгновенную боль и успокоиться навечно.
Как-то долгим вечером в яранге Орво шел разговор о той видимой легкости, с какой чукчи расстаются с жизнью. За несколько дней до этого в соседнем селении глава семьи перебил всю семью и напоследок заколол себя. Это случилось поздней осенью, когда в ярангах в изобилии водилась дурная веселящая вода. Человек напился и похитил бутылку у соседа. Пробудившись от пьяного сна, он с ужасом узнал о содеянном, и перед ним встало страшное будущее – всю жизнь прожить с именем человека, польстившегося на чужое. И он принял единственно правильное решение, и когда это случилось, никто особенно этому и не удивился: каждый поступил бы именно так, если бы считал себя настоящим человеком.
Ранним утром, когда солнце только поднималось, показался родной Энмын. Он был жалкий и маленький, но трогательный, словно беспомощный ребенок, затерявшийся в весенних заблестевших снегах.
Люди еще спали. А собаки долго не чуяли приближающуюся нарту – ветерок дул навстречу. Зато Джон жадно ловил ноздрями знакомые родные запахи, а в этом мире, таком скудном красками, они были для него цветами свидания с дорогим.
Драбкин хорошо помнил дорогу и вел нарту прямо к жилищу Джона Макленнана. Пробудившиеся собаки подняли ленивый лай, и кто-то, выглянувший из крайней яранги, с удивлением сказал:
– Какомэй, маглялин![49]
Джон про себя улыбнулся, вдруг заметив, что его имя похоже на слова – Макленнан – маглялин. У заиндевелого порога – толстой доски из плавникового леса – Драбкин остановил нарту и вздохнул.
Джон медленно сошел с нарты и подошел к порогу.