Есть другой Джон, который прошел через такие испытания, которые я не пожелаю даже злейшему врагу. Ты несправедлива к моим новым друзьям, ма. Мне горько было слышать твои слова…
– Милый Джон, – горячо заговорила Мери Макленнан. – Стань снова самим собой! Я понимаю, тебе трудно вернуться к самому себе. Но ничего, все пройдет, все забудется, и жизнь вернется в свое русло. Собирайся, Джон, у нас еще будет много времени поговорить.
– Подожди, мама, – проговорил Джон. – Успокойся и выслушай меня. Загляни в собственное сердце, ма, и спроси его: может ли твой сын бросить жену и детей?
– Но жена ли она тебе, Джон? Жена ли она тебе перед богом и законом? – жестко спросила Мери Макленнан.
– Она жена мне не перед богом и не перед законом, – ответил Джон. – Она жена мне перед гораздо более важным и значительным, чем призрачный бог и лицемерный закон. Пыльмау – жена мне перед жизнью!
– Джон, милый, не будем больше говорить об этой ужасной женщине! Я подозреваю, что ты боишься их. Не бойся, Джон, мы выкупим тебя, заплатим деньги, все, что хотят дикари за твое освобождение, они получат. Пойдем, милый Джон, пойдем!
Мери Макленнан встала и потянула за рукав Джона, словно он был маленький и несмышленый мальчишка.
– Нет, ма. Я никуда не тронусь отсюда, – решительно и сухо сказал Джон. – Я просто не могу. Не могу переступить через самого себя, через своих детей, через ту жизнь, которая воскресила во мне человека. Я не могу этого сделать! Ты меня должна понять, ма!
– О Джон, ты разрываешь мое сердце… Ну, хорошо, милый… Попрощайся с твоими… твоими близкими. Я подожду… Подожду на корабле, чтобы не мешать тебе. А завтра я приеду за тобой… Только скажи прямо и честно – они ничего не сделают с тобой?
– Ну что ты говоришь, ма!
– Хорошо, хорошо сынок, – торопливо проговорила Мери Макленнан.
Джон проводил мать на берег. Он шел, провожаемый безмолвными взглядами энмынцев. Он чувствовал эти взгляды за своей спиной, и они хлестали его словно бичи.
– Если бы не добрый человек из какого-то селения на берегу Берингова пролива, торговец, я бы никогда не узнала, жив ли ты и где живешь. Это он прислал мне письмо и рассказал о твоей судьбе. Сынок, ты должен запомнить его имя – его зовут Роберт Карпентер.
– Роберт Карпентер? – переспросил пораженный Джон.
– Да, это он прислал мне письмо. Ты с ним знаком?
– Еще бы! – воскликнул Джон. – Я даже у него гостил не раз, и он ко мне приезжал.
– Какое доброе сердце у него, – вздохнула Мери Макленнан.
Джон помог матери сесть в шлюпку, поцеловал ее на прощание, и она успела шепнуть:
– Джон, это твоя последняя ночь вдали от матери, в этой ужасной хижине…
Джон вернулся в свою ярангу. Все домочадцы уже были дома. Пыльмау разжигала костер, а мальчики играли с сестренкой.
Джон сел на бревно-изголовье и обхватил голову кожаными наконечниками рук. Мысли стучали в голове, не давая покоя, а как хотелось уйти от них, забыться, отрешиться хотя бы ненадолго от всего, что навалилось на сердце в это утро! Как далеко ушел он от матери! И даже если бы случилось невероятное и Джон вернулся бы в Порт-Хоуп, он никогда бы не смог вернуться к прежнему образу жизни.
– Есть будешь?
Голос Пыльмау заставил его вздрогнуть. Он поднял голову и увидел потемневшие от горя и сочувствия глаза. В ответ Джон отрицательно покачал головой.
Пыльмау присела рядом, прямо на земляной пол.
– Почему мать ушла?
– Она еще придет, – ответил Джон.
– Я знаю, как тебе тяжело, – вздохнула Пыльмау. – Только вот что я тебе скажу: мужчина всегда может найти другую женщину, но двух матерей не бывает. Ступай на корабль. Спасибо тебе за все. Мне не так трудно будет перенести разлуку с тобой: ведь у меня остаются от тебя Билл-Токо и Софи-Анканау.