Он выслушал рассказ Джона и с горечью вымолвил:
– Сбылось то, чего я больше всего боялся: Ильмоч откочевал к Границе Лесов… Чуял старик, что мы придем к нему за помощью…
Дышал Орво коротко и прерывисто, в груди у него свистело и клокотало.
– Надо что-то делать, – помолчав, сказал Джон. – Нельзя покорно ждать конца.
– Что же ты можешь предложить? – вяло спросил Орво. – Охотиться уже сил нет. Пока найдешь полынью, темнеет, да и чистой воды почти нет.
– Можно часть собак съесть. Не понимаю: люди умирают с голоду, а кругом бегают животные, которые могут спасти нас. Едят же в иных странах конину, а собачина в некоторых странах на Востоке считается даже изысканным лакомством…
– Может быть, и дойдем до того, что будем есть собак, – устало ответил Орво, – но это уже последнее дело. После собак обычно берутся за покойников. Потом убивают и пожирают слабых… Пока человек не ест собаку, он еще может считать себя человеком…
– А вот я ел собак! – с вызовом заявил Джон. – Выходит, я лерестал быть человеком?
– Не надо так говорить, Сон, – с мольбой в голосе сказал Орво. – Посмотри мои сети. Может, что-нибудь попало?
С утра, с трудом проглотив вонючее ременное варево, Джон отправился на поиски сетей Орво. С месяц не было снегопада, и ранний снеговой покров затвердел, лыжи оказались ненужными. Ровная белая поверхность слепила глаза. Ведь по существу давно уже настали Длинные Дни, предвесенняя пора, а люди ее и не заметили, сидя в остуженных пологах в голодном оцепенении.
Сети старик поставил далеко, и лишь к наступлению поздних сумерек Джон дошел до них. Еще с час пришлось их выдалбливать изо льда. В первой снасти оказались выеденные морскими червями тюленьи кости, а во второй нерпа была почти цела. Обрадованный Джон очистил сети и поставил заново, намереваясь через день вернуться.
С грузом тюленьих костей из первой сети и початой тушей из второй Джон возвратился в Энмын.
Несмотря на слабость, Пыльмау вышла навстречу с неизменным ковшиком, в котором плавала льдинка.
Трудно было разложить добычу на двенадцать равных долей.
– Орво надо положить побольше, – сказал Джон.
– Нет, пусть каждая семья получит поровну, – возразила Пыльмау.
– С какой стати я должен кормить Армоля, который посильнее меня и давно мог посмотреть сети? – раздраженно заметил Джон.
– Не сердись, – понизив голос, сказала Пыльмау, – когда делят еду, нет места гневу. Пусть каждый получит свою долю. Солнце не смотрит, кому дать больше тепла и света, оно для всех одинаково.
– Я не хочу соревноваться в щедрости с солнцем! – сердито заявил Джон. – Прежде всего я хочу накормить своих детей, а потом уже остальных!
Он почти силой взял по куску мяса от каждой доли и бросил в котелок, повешенный над ожившим жирником.
Боясь, что Джон вовсе ничего не даст остальным жителям Энмына, Пыльмау сложила жалкие куски мяса и кости, и отправилась по ярангам.
Оставшись в пологе с детьми, Джон попытался прибавить пламя в жирнике. Он взял черную, сделанную из неизвестного материала палочку и принялся соскребать к краю каменной плошки намоченный в жиру мох. Пламя действительно увеличилось, но увенчалось огромным языком копоти. Джон, стараясь справиться с ним, окончательно потушил жирник. Полог погрузился в темноту. В наступившей тишине Джон вдруг услышал плач Тынэвиринэу-Мери. Нащупав дрожащее хрупкое тельце ребенка, Джон выпростал ее из-под вороха холодных шкур и прижал к себе. Тело малышки обожгло его огнем. Девочка была в забытьи и тихо плакала. Удивительно, откуда может быть столько жара в таком крошечном существе!
Джон качал и уговаривал плачущую девочку:
– Мери, дорогая, не плачь, подожди немного. Сейчас мама придет, зажжет свет, и мы будем есть свежее горячее мясо. Не плачь, моя доченька!
Джон баюкал девочку, и ему казалось, что она начинает дышать ровнее и жар спадает.