Господи Исусе! только и смогла шепотом выдавить Сесиль. Что этот подонок курит?
Я слышу это с полуночи, сообщил ей Эмилиано. Его смена начиналась в двенадцать и заканчивалась в восемь утра. Ничего похожего я в жизни не слыхал.
Он там один?
Ага. Несколько человек еще заглядывали, но долго не смогли выдержать. Ты бы видела их лица, когда они выходили отсюда! Мурашки по коже!
Вот чертовщина! сказала Сесиль. Она продавала билеты и сидела в будке снаружи. Я бы и двух минут не смогла смотреть такое кино, всех этих покойников и прочее! Боже, я продала билет этому парню уже на третий сеанс подряд!
Он выходил, купил у меня кока-колу и попкорн. Дал доллар на чай. Мне уже и не хотелось притрагиваться к его деньгам. Они как будто какие-то слишком грязные, что ли.
Подонок, похоже, развлекается там сам с собой. Наверное, разглядывает всех этих мертвецов, развороченные лица и веселит сам себя. Надо бы зайти туда и сказать ему, чтобы
Смех опять зазвучал громче. Эмилиано вздрогнул: теперь звуки напомнили ему крик мальчишки, которого он однажды в драке пырнул ножом в живот. Смех оборвался, перейдя в клекот и затем в тихое умильное бормотание, которое напомнило Сесили бред наркоманов в одном из мест, куда она зачастила. Лицо ее застыло. Смех умолк.
Кажется, сказала она, у меня и своих дел достаточно.
Сесиль торопливо ушла в кассу и заперла за собой дверь. Она решила, что в парне, который сидел в зале, есть что-то странное. Она видела его: дюжий, похожий на шведа человек с курчавыми светлыми волосами, молочно-белой кожей и глазами, похожими на сигаретные ожоги. Покупая билет, он сверлил ее взглядом, но не сказал ни слова.
«Колдун», решила она и дрожащими пальцами развернула журнал «Пипл».
«Скорее бы восемь», молил Эмилиано.
Он еще раз посмотрел на часы. «Лики смерти, часть четвертая» должен скоро закончиться, и Вилли, старый киномеханик-пьяница, будет менять пленку на «Мондо бизарро», про рабство и все такое. Может, парень уйдет раньше, и тогда картину сразу же сменят. Эмилиано сел на табуретку и опять стал читать комикс про Конана, пытаясь заглушить страшные воспоминания, пробудившиеся от этого смеха.
Красные портьеры зашевелились. Эмилиано сгорбил плечи, как будто его хотели побить. Потом занавес раскрылся, и в темном вестибюльчике возник киноман.
«Он уходит! От радости Эмилиано чуть не засмеялся, он застыл над комиксом. Выходит за дверь!»
Но киноман произнес слабым, почти детским голосом:
Пожалуйста, большую порцию кока-колы и кукурузу с маслом.
У Эмилиано заныло в животе. Не смея посмотреть этому человеку в лицо, он встал с табуретки, наполнил стаканчик напитком, достал попкорн и плеснул в него масла.
Пожалуйста, побольше, попросил киноман.
Эмилиано добавил еще немного масла и подтолкнул заказ по прилавку к клиенту.
Три доллара, сказал он.
К нему подлетела пятидолларовая бумажка.
Сдачи не надо, заявил человек.
В его голосе прозвучал южный акцент. Озадаченный Эмилиано взглянул на зрителя. Киноман обладал ростом около шести футов четырех дюймов, был одет в желтую рубашку с короткими рукавами и брюки цвета хаки с зеленью. Глаза его под густыми черными бровями казались гипнотически зелеными и контрастировали с янтарным оттенком кожи. Сначала, в первый раз, Эмилиано посчитал его южноамериканцем; возможно, в нем имелась капля индейской крови. Волосы черные и волнистые, гладко причесанные. Он неподвижно уставился на Эмилиано.
Я хочу посмотреть фильм еще раз, спокойно произнес он с легким бразильским акцентом.
Э Через минуту должен начаться «Мондо бизарро». Киномеханик, наверное, уже заправил первую катушку
Нет, сказал киноман и едва заметно улыбнулся. Я хочу еще раз посмотреть этот фильм. Сейчас.
Да. Но послушайте Я имею в виду Я здесь не решаю. Вы же знаете? Я только работаю за прилавком и ничего не могу сказать о
Тут любитель кино придвинулся к Эмилиано и коснулся его лица холодными жирными пальцами, отчего подбородок юноши онемел, как ото льда.
На секунду все поплыло перед глазами, и тело окаменело. Потом Эмилиано моргнул и вздрогнул: он стоял за прилавком, а киноман пропал.
«Черт! подумал юноша. Подонок прикоснулся ко мне».
Он скомкал салфетку и вытер лицо там, где к нему притронулись чужие пальцы, но все еще чувствовал оставшийся после них холод. Пятидолларовая бумажка лежала на прилавке. Эмилиано положил ее в карман и заглянул в зал.
На экране, расцвеченном сочными чувственными красками, лежали почерневшие трупы, извлеченные пожарными из столкнувшихся автомобилей. «Лики смертине шутка, пояснял диктор. Все, что вы увидите, произошло на самом деле. Если нервы у вас не слишком крепкие, вам лучше сейчас же уйти»
Киноман сидел в первом ряду. Эмилиано видел его профиль на фоне экрана. Опять послышался смех, и юноша, отскочив от портьеры и поглядев на свои часы, понял, что почти двадцать минут в его жизни стали черной дырой. Он кинулся наверх, в будку киномеханика. Вилли валялся на диванчике и читал «Хастлер».
Эй, сказал Эмилиано, что происходит? Почему ты опять крутишь эту дрянь?
Вилли уставился на него поверх страницы.
У тебя не все дома? спросил он. Ты же сам пришел ко мне с этим приятелем и попросил пустить картину еще разок. Не прошло и пятнадцати минут. Вот я и поставил снова. И нечего сваливать все на меня. Я со старыми извращенцами не спорю.
Старые извращенцы? О ком ты говоришь?
О твоем дружке, сказал Вилли. Ему не меньше семидесяти. Бородища как у Рипа Ван Винкля. Откуда только такие берутся?
Ты с ума сошел, прошептал Эмилиано.
Вилли пожал плечами и вернулся к чтению журнала.
Сесиль увидела, как юноша выбежал на улицу. Он обернулся к ней и прокричал:
Ноги моей здесь не будет. Никогда! Хватит!
После чего кинулся по Сорок второй улице и скрылся в темноту.
Девушка перекрестилась, еще раз проверила замок на двери будки и принялась молиться до рассвета.
Сидевший в первом ряду киноман запустил руку в пакетик попкорна с маслом и набил кукурузой рот. На экране возникали изувеченные тела, извлеченные из руин лондонского здания, которое взорвали ирландские террористы. Он склонил голову набок, с интересом разглядывая кровь и переломанные кости. Видеокамера, которая передавала размытое дрожащее изображение, сфокусировалась на обезумевшем лице молодой женщины, баюкавшей мертвого ребенка.
Киноман захохотал так, словно смотрел комедию. В его смехе слышался визг напалмовых бомб, зажигательных снарядов и ракет «Томагавк». Смех эхом гулял в кинотеатре, и если бы там сидели другие зрители, каждый из них содрогнулся бы от воспоминаний об их собственных кошмарах.
В отраженном свете экрана лицо сидевшего в зале претерпело изменения. Теперь он не походил ни на шведа, ни на бразильца, исчезла и борода Рипа Ван Винкля. Его черты лица сливались во что-то одно, как будто медленно плавилась восковая маска, а кости под кожей меняли форму. Сотни лиц возникали и пропадали, как гноящиеся язвы. На экране показывали вскрытие на последней стадии, и странный зритель всплескивал руками в радостном оживлении.
«Уже пора! думал он. Представлению пора начаться!»
Долго же он ждал поднятия занавеса, износил много лиц и кож, и миг торжества находился не за горами. Множеством глаз он видел крен, ведущий к разрушению, он нюхал пламя, дым и кровь как смертельно пьянящие духи. Скоро пробьет часего час!
«О да! Пора начинать представление!»
Он был терпелив, но сейчас едва мог сдержаться, чтобы не пуститься в пляс. Возможно, короткий ватуси там, в проходе, окажется кстатитогда он раздавит этого таракана за кондитерским прилавком. Так ждешь дня рождения и когда свечи наконец зажгутся, он откинет голову и зарычиттак громко, что Бог содрогнется.
«Уже пора! Уже пора! Когда же?» волновался он.
Кто же первым нажмет кнопку? Впрочем, это не имело значения. Он так и слышал, как разбивается стекло, опускается предохранительная скоба и в ракетоносителях разгорается пламя. Это была музыка Голанских высот, Бейрута и Тегерана, Дублина и Варшавы, Йоханнесбурга и Вьетнаматолько на этот раз мелодия закончится последним оглушительным крещендо.