Великой Матушке! мгновенно подсуетилась молоденькая, еще не доведенная до полного забвения мысль.
В столице под названием Москва, а если быть уже окончательно точным, то на Кутузовском проспекте, добавила другая. Бывалая, немного шальная и совсем уже не молодая.
«I can do mind control», вальяжно всплыла уверенная в своей непогрешимости иностранная мысль, в ту же секунду грубо посланная хором местных неизвестно куда.
«Жена вместе с дочкой на отдыхе за рубежом. Все еще не могут привыкнуть к тому, что на его сегодняшнюю зарплату им из-за границы можно просто не вылезать. Дорвались! Будут только через две недели».
Память ступенчато восстанавливалась.
«Ага! Дальше»
Вчерашнее утро и намеченное на утро совещание.
Ближе к совещанию, как помнится, он вдруг почувствовал смутное беспокойство и какую-то мимолетную слабость, от которой неприятно задрожали его мышцы, тренированные в элитных клубах Москвы.
«Это, наверное, все от нервов», подумал он тогда.
«Вспомнил!!! Наконец-то я все вспомнил! Да, было и Совещание, и Подписание! Вот это да!!! Ну, я и орел! Все! Наконец-то я все вспомнил!»
«Так! Надо срочно что-то предпринять, тем более что с головой до сих пор творится что-то непонятное. Обед. Да! Надо срочно пообедать. Хороший обед, по мнению современных докторов, вылечивает абсолютно все недуги. Особенно мужские».
Савелий схватил телефон и повторно позвонил своему секретарю.
Леночка, извините, а что у нас было намечено на сегодня?
Савелий Михайлович, у вас на сегодня была задолго до этого запланирована только одна встреча. С господином Шульцем из Германии. Соединить вас с ним?
Нет, нет, пожалуйста, сделайте это сами. И договоритесь с ним о встрече. Только не на нашей территории. Как я понимаю, он хочет приватной беседы.
Хорошо, Савелий Михайлович, я все организую.
Разговаривали по-немецки. О жизни, о политике и вообще. Пили дорогой французский коньяк.
Господин Шульц Савелию сразу не понравился. Не только тем, что очень часто намекал на материальную сторону вопроса и совал ему в руки какие-то документы на английском языке. На языке, который Савелий толком никогда не знал, так как в школе и институте изучал исключительно немецкий.
Сильно напрягали действия собеседника, сопряженные с постоянным мельканием рук, вызывающих приступы головной боли и какими-то пронзительными глазами, которыми он буквально его сверлил. Савелию иногда даже казалось, что глаза его светятся пронзительным оранжевым цветом. Хотя, быть может, все это ему привиделось под благотворным воздействием дорогого коньяка и от соответствующего освещения в ресторане.
Был господин Шульц типичным просителем российских благ.
От назойливого собеседника Савелий отделался только через час. Пожелал всевозможных успехов в начинаниях и отослал его со всеми документами к своим заместителям.
«Мои заместители, подумал он, это акулы юриспруденции, которые кого хочешь живьем съедят, если будущий потенциальный партнер по бизнесу не подтвердит безопасность сделки для его, Савелия государства».
«Да, именно для моего государства», подумал он тогда, и вновь посмотрел на часы.
На часах было около двух.
Савелий подумал было о возвращении домой, но видимо под воздействием выпитого и слегка разлаженного в связи с этим механизма ответственности и автоматически притупившегося чувства перспективы, вспомнил о своем обещании.
Обещания, висевшим на его совести уже полгода. А именновстретиться со школьным другом и где-нибудь с ним зависнуть, вспоминая минувшее.
И полез за мобильником в боковой карман пиджака. Дорогого, купленного им по случаю во время одной из недавних служебных командировок в Италию. Кажется, в самом дорогом дизайнерском бутике Рима. С гигантской скидкой, выторгованной супругой.
Однако телефон, со всеми своими заповедными номерами ответил ему гробовым молчанием. Очевидно, окончательно разрядился аккумулятор.
Черт! Сто раз черт!
Попросив разрешения воспользоваться телефоном ресторана, Савелий принялся звонить своему школьному другу, Сергею.
Возникла проблема, так как номер того был в записной книжке телефона, а тот сейчас ничем ему помочь был не в состоянии. Вот она, одна из многих проблем современности. И он начал вспоминать его по памяти с помощью студенческих еще подсказок. Касающихся, сколько то там купленных бутылок портвейна. По какой-то немыслимой на сегодняшний день цене за бутылку по ноль семь. И вконец, измучив своими неуместными вопросами щепетильных официантов дорогого заведения, услышал, на другом конце трубки после очередного набранного телефонного номера, грубый ответ:
Какого?
Это он?
Он! А это ты, балбес?
Я. Давай встретимся. Щас.
Давай. На Рязанке. Сам знаешь где. Через час.
Сергей
«Рязанка!», на Савелия накатила волна воспоминаний и приятно заныло в груди.
Родина! Малая. Родная и близкая. Прожито здесь было с небольшими перерывами лет двадцать.
То есть, по существу, здесь прошла вся его, Савелия школьная и студенческая жизнь.
Но не с рождения.
Первые годы своей жизни он помнил очень смутно. Он знал, что родился на Проспекте Мира. До определенного момента его преследовала одна назойливая мысль. Мираэто значит без войны, или Мирав смысле центра Земли? И только с появлением интернета он, наконец, узнал, что называлась она изначально 1-я Мещанская, переименованная в честь фестиваля молодежи в 1957 году в проспект этого самого мира. В смысле без войны. А быть может и центра всего Мира? Ничего это не прояснило.
Как всякому ребенку, родившемуся в Советском Союзе, ему делали массу всевозможных прививок. Недавно кому-то «наверху» неожиданно понадобилась история его болезней. И тут выяснилось, что детская его поликлиника благополучно сгорела вместе со всем архивом лет так за двадцать до его потуг эти архивы разыскать. А родители по этому поводу всегда путались. Находилась она в Перово. Больница там его детская была.
Но это все не по делу, просто досужие воспоминания. Надо же было до Рязанки как-то время скоротать.
Итак.
Из Центра до Рязанского проспекта Савелий добрался на нанятом им около ресторана такси вовремя. То есть ровно через два часа. Практически без пробок. Часам к четырем.
На Рязанке он не был уже лет так девять.
Малая Родина встретила вылезшего из такси немного осовевшего от коньяка Савелия закрытым пивным баром около станции метро, на который он возлагал основные свои надежды. И мебельным магазином на его месте.
Сергея он увидел сразу. Еще издали.
Тот стоял, облаченный в модную джинсу, четко посередине между входными и выходными дверями метро.
Как скала.
Здоровенная. Внушительная такая по высоте и ширине мускулистая скала, весом не менее ста двадцати с лишком килограммов пышущего здоровьем тела.
Скалу эту, с короткой прической под ежик, в иголки которого уже поселилась седина, со всех сторон осторожно огибал поток вечно озабоченных постоянным отсутствием времени москвичей, стремящихся обязательно попасть в метро первыми.
Справа и слева от Сергея, как под импровизированной защитой, сидели на деревянных ящиках благообразные бабушки-одуванчики, торгующие своим незамысловатым подмосковным товаромпомидорами, сморщившимися и почерневшими от жары грибами и солеными, аппетитно пахнущими огурчиками.
Еще раз напомню.
Это был конец жаркого лета. Август. Обычное такое для москвичей лето очередного года Перестройки, объявленного несколько лет назад их правительством. С отмирающими коммунальными службами, мусором, едкой пылью и сопутствующими всему этому вонизмами. Очень жаркий такой августовский день.
Недовольство Сергея в связи с опознанием Савелия более чем на час на лице предпоследнего не прочел бы даже самый главный следователь по особо важным делам самого серьёзного ведомства страны.
Встретились, обнялись и пошли. До этого Сергей по-рыцарски попрощался с бабушками, перекрестившими его напоследок. Пожелавшими ему на дорогу всяческих благ. Огурчиков своих, однако, не дали.
Абориген Сергей, конечно же, прекрасно разбирался в исковерканном перестройкой архитектурном ландшафте, окружающим их сейчас. И тут же, как говорится, взял быка за рога.