Человек всегда боится того, что не знает. А можно ли познать смерть? Любое изменениеее репетиция. Каждый понимает, что когда-то умрет. Ужас невыносимого обезболен обыденностью и незнанием времени, которое осталось прожить. У меня этой спасительной иллюзии не было. Хорошо бы ее чем-нибудь заменить.
Отчаяния добавляла логика: посмертия нет, его не присвоить. Ничто не появляется из ничего, не исчезает бесследно, но наследование не есть продолжение. Смерть существует не для меня, свою я никогда не увижу. Ее свидетель будет кто-то другой, что мне до этого?
А еще можно утешать себя тем, что всё рано или поздно закончится. Сомнительный в эффективности аргумент. Когда он кого успокаивал? Точно уж не меня.
Поежившись, вдруг понял, что бояться меньше не стал. Страх трудно лечить философией. За него я презирал себя и ненавидел скелета. Кто просил лезть ко мне в душу? Там и так черт знает что А это недомертвие только и может злорадно глумиться над узником. Ему-то, понятно, ничего не грозит. Он уже мертв.
Из небытия вышел и туда же уйдешь, проворчал тот, легко считав мысли. Что плохого в небытии? Оно не беспокоило в прошлом, отчего ж пугает так в будущем?
Там не было того, кто мог бы бояться, машинально ответил я. А здесь он есть
И скоро не будет! Проблема исчезнет, всё хорошо! продолжал издеваться скелет.
Сволочь! Зачем мне с ним разговаривать? У мертвеца нет воспоминаний. Он не поймет предсмертной тоски живого. Прощания со всем, что уйдет навсегда: улыбки ясноглазой девчонки, аромат бабулиной стряпни по утрам и тихие вечера у камина.
Подобными картинками себя лишь разжалобишь! с иронией отметил скелет. Воспоминания кажутся ценными, но сколько из них уже благополучно забыл? Как видишь, в этом нет катастрофы. Ты как старуха над сундуком с ненужным тряпьем.
Ты не поймешь, если у тебя всего этого нет, возразил я. Да что он знает о живых? Ведь это есть «мы» память, привычки, характер И сумма всего себя очень ценит. Никто не захочет из нее ничего вычитать.
А если чуть вычесть, в какой момент «я» станет «не я»? не унимался скелет. Когда кучу уже нельзя назвать «кучей»? Десять, пять или три?
Я лишь устало вздохнул. Жаль, не умею не думать. Как утомительно, когда от назойливого собеседника нельзя спрятать мысль!
Ты прячешься лишь от себя! едко добавила нежить.
Хорошо, пусть каждый миг существует новое «я», раз ум и тело меняются, признал, наконец, я. Память, настроение, клеткивсё за что ни возьмись. Но в этой сборке изменчивого постоянна осознанность. Это же факт!
Постоянна? А как же обморок, глубокий сон без сновидений, тупица? Там никакой осознанности вроде бы нет, тут же уличили меня, издевательски щелкнув костяшками.
Чтобы утверждать отсутствие, надо уже быть! возразил я. Осознать неосознанность некому, пауз в ней нет.
Отлично. Так эта «осознанность» у всех разная или же нет? хихикнул скелет.
Нет, неохотно подтвердил я, увидев подвох. Она пуста от качеств ума.
А если так, можно ли ее потерять? мой оппонент вопросительно посмотрел на мышку. Та внимала с трепетом. Жрать, небось, хочет. Продалась за корм.
Можно ли потерять? Вот этот непростой вопрос всегда ставил в тупик. Чтобы потерять, надо быть, а если ты есть, тогда что потерял?
Вот то-то и оно Когда мозг умрет, ум исчезнет, продолжал зудеть скелет. Он ведь его продукт. Но точно такая же осознанность в ком-то другом. Это как свет, бьющий снаружи в темный сарай. Источник один, но каждая щель между досок чей-то персональный мирок. Если глаз слепнет, то еще миллиарды видят по-прежнему. Осознанность не моя, не твоя и не чья-то еще. Мир существует, когда воспринимается, а воспринимается он кем-то всегда.
И как мне всё это поможет? равнодушно пожал я плечами. Вот прямо сейчас?
Глупо бояться расставания с тем, что потерять невозможно. В песчаных замках постоянен только песок. Рано или поздно их неминуемо размоет волной. Это надо принять, в этом нет катастрофы.
Да-да И тогда наши проблемы исчезнут. Рассосутся сами собой! раздраженно передразнил я, копируя его интонации.
Сансару в нирвану способен превратить только твой собственный взгляд! в пустых глазницах полыхнуло огнем. Просветления невозможно достигнуть! Его можно лишь распознать! И потому идея духовного поиска изначально абсурдна. Ошибаются как раз в тот момент, когда начинают искать.
Так надо искать или нет? вконец запутался я.
Оно само собой ищется. Мираж принимается за постоянно убегавшую истину, но поиск и погоня бессмысленны, если искомое уже на плечах. Я не устаю повторять это тебе уже многие жизни: всё совершенно, ничто не требует исправления, ничего исправить нельзя. «Исправитель» иллюзия! Потому застынь и узри: любая форматюрьма! Признай свою сущность, уверься в одном! Познай, что извечно свободен! заключил скелет, вновь щелкнув костяшками.
Я вздрогнул, хотя поначалу эти слова не произвели впечатления. По сути, в них нет ничего нового. Нечто подобное много раз говорила мне Нима. Я понимал ход ее мысли, но практическая ценность была нулевой. Но сейчас все иначе. Восприятие после «щелчка» стало совершенно другим.
Вероятно, дело всё же не в словах, а в энергии. В том, что стояло за ними. Банальные истины будто приобрели вес и объем, выглядя откровением не столько для разума, сколько для сердца. Они как снаряды, которые пробили броню и фильтры ума, после чего легли точно в цель.
Я потрясенно молчал. Башня моих ментальных конструкций трещала и сыпалась, обнажая ясную внеконцептуальную суть. И сразу стало легче дышать. Без тяжелой отупляющей завесы ум будто прозрачный, а проблемы ничтожные. Нет ни смерти, ни рождения. Ни одно облако не способно навсегда закрыть солнце. Ведь оно не умирает за ним, а потому не рождается, чтобы засиять снова. Самые возвышенные или ужасные переживания, все звуки, цвета, тьма и свет, существа, божествавсё является манифестацией собственного «Я», проявлением и украшением его изначальной свободы.
Нет, сейчас не было нужды вновь понимать или объяснять себе что-то. В переживании естественно присущей природы ума нечего знать. Некому и некуда больше идти. Все иллюзии рухнули. Возможно, это и есть абсолютная истиназнание ничего не принимающее, ничего не отторгающее, без каких бы то ни было искусственных построений.
От свежести этой потрясающей простоты хотелось смеяться и плакать. Я восхищенно замер, купаясь в безграничном переживании свободы. Пришлось присесть, чтобы перевести дух. Внутренне я будто лежал в руинах, но впервые был по-настоящему жив.
Жаль, что это длилось лишь миг. Потрясенный переживанием ум пугливо вернул меня в тюремную камеру. В ней кое-что изменилось. Скелет рассыпался, и прах поднимался к потолку невесомыми хлопьями траурно-черных снежинок. Запахло цветами. Вскоре на соломе остались лишь кандалы, кости бесследно исчезли.
Схожу с ума? Возможно, наш диалог шел только у меня в голове. В ней же и все эти видения. Это мой бред.
А говорящая мышь? Она хотя бы была? Ведь ранка на руке еще свежая! Не укусил же я себя сам?
Но лихорадочно раскидав солому, я никого не нашел. А через секунду спиной почувствовал чье-то присутствие. Обернулсяи увидел у двери поистине инфернальное чудище. Глазищи горели адским огнем, в пасти угрожающе белели резцы, усы-прутья чуть шевелились.
Невольно попятившись, я отчетливо понял, что спятил. Надо срочно заснуть. Или проснуться. Или обрести просветление.
С этой мыслью измученный ум, наконец, отключился, и его радушно обняла милосердная тьма.
7
Солома неприятно колола бок, испытывая кожу на прочность. Погружение необъяснимым образом сохранило мне память. Помню как логово Сири, так и самораспыление Бшишмы. Приступ просветления, монструозную мышь
Сомнений нетя в камере Кцума. И самое странноезнаю об этом. В данный момент яэто он!
Некоторое время растерянно ощупывал тело. Как и почему оно стало моим? Если пентаграмму еще можно настроить на Кцума, то как в нем проявили меня?
Или всё наоборот? Кто это думаетКцум или Грид?! Кого здесь казнят?
На первый взгляд, разобраться несложно. Духа трудно спутать с подростком. Парень доверчив и паниковал по пустякам, терзая себя рефлексией. Грид на него мало похож. Это социопат, циник и псевдодобряк. Презирает людей, грезит мечтами о богатстве и славе. Тщеславен и алчен. Любит амриту и хорошеньких самок. Падок на лесть. Казалось бы, что у них общего?