2
По-настоящему история нашего бессменного лидера, да будет его имя вечно сиять на скрижалях Клио, начинается в июле 1968 г., когда он отказывается от своего бренного имени и выбирает свое имя подлинное.
В воспоминаниях Мишимо имеется фрагмент, описывающий это событие. К тому времени будущий наш Председатель, да будет его путь примером всякому, уже вернулся с армейской службы и снова сошелся со своими университетскими друзьями. Незадолго до описываемых событий он сближается с Дубравкой Хавранек, которая в то время как раз окончила университет, получив диплом с отличием по специальности «право». Сошлись они благодаря Жан-Полю, который на тот момент был с ней знаком уже два года. Разумеется, Жан-Поля связывали с ней исключительно дружеские отношения.
Для лучшего понимания беседы, которую воспроизводит Мишимо, будет нелишним вспомнить исторический контекст, на фоне которого перед нами предстают персонажи его воспоминаний.
К 1968 г. становится совершенно ясно, что санкционированная Президентом Боговичем ускоренная модернизация и сопутствующий ей экономический подъем не несли благо всем гражданам Красногории в равной степени, а, напротив, способствовали нарастающему расслоению общества и обострению противоречий между богатыми (банкирами и промышленниками), которые становились еще богаче, и бедными, которые становились еще беднее и вынуждены были мириться с любыми условиями труда. Рабочие выжградского сталелитейного завода объявляют забастовку за забастовкой, многие из них выходят на улицы под лозунгами протеста. К ним постепенно начинают присоединяться шахтеры с горнодобывающих предприятий из разных областей страны. На селе предприниматели с крупным капиталом организовали фермы на землях, выкупленных или арендованных ими у государства или потомственных землевладельцев, и постепенно вытеснили индивидуальные крестьянские хозяйства. Это привело к обнищанию и росту долгов среди землепашцев и мелких фермеров, что породило все нарастающий ропот недовольства.
На улицах города начинают возводиться баррикады.
Во избежание путаницы в нижеследующем и других фрагментах воспоминаний Мишимо даты обозначают время, о котором в них повествуется, а не год, когда были зафиксированы сами воспоминания.
Из воспоминаний Мишимо (Марека Хованского): июль 1968 г.
Мы все тогда болели экзистенциализмом, особенно, кхм, Жан-Польне случайно же он выбрал себе именно это имя. Сокольских пытался еще привить нам ситуационизм. Мы даже ходили послушать Ги Дебора, когда были во Франции, но в тот раз он не особо мне понравился: он показался мне каким-то ненастоящим, каким-то нарочито, неестественно радикальным, говорил, будто выступая в театре одного актера, словно наперед зная, что из всех, кто его слушает, ни один не пойдет с ним до конца.
Вместе с тем Юлиус проводил много времени за чтением книг метафизического и даже теософского содержания, что, как язвительно заметил Жан-Поль, делало его экзистенциалистом-перевертышем, а также древних трактатов о сущности государства и власти. Однажды я принес ему «Повесть о доме Тайра», «Записки из кельи» и «Золотой храм». Прочитав их, он заявил мне, что я похож на японца. Думаю, это был комплимент.
В самом решении именно выбрать имя было много от экзистенциализмане сущность определяет существование, а существованиесущность. Тытот, кем ты себя выберешь. Мы сидели на веранде кафе «Roma», что на Милована Витезова, и пили кофе. День был ясный, знойный, но с Визмяти тянуло влажной прохладой. Мы только что вернулись из Парижа и пытались сравнить увиденное там с беспорядками, которые начинали охватывать Выжград. В очередной раз заспорили о том, каково должно быть наше место в самой что ни на есть новейшей истории нашей страны, которая в эти дни вершилась прямо на наших глазах. Идея самим выбрать себе имена вместо тех, что нам дали при рождении, пришла в голову, разумеется, Жан-Полютогда еще Яношу. Я сразу же поддержал его, наполовину в шутку. Помнится, с нами была Дубравка, она встретила предложение Яноша звонким жизнерадостным смехом, подобно тому, как радуется антрополог, обнаружив у своего соседа очередную чудинку. А вот Юлиус одобрил эту затею с серьезностью, удивившей нас.
Почему он выбрал именно это имя? Быть может, мысль его устремилась в этот момент в далекие античные времена, а может быть, и вовсе не в столь далекиенам же он объяснил свое решение очень просто: он выбирает свое подлинное имя в месяце июле, время, когда он делает свой выбор, само подсказывает ему, какое имя он должен взять. Жан-Поль сразу же обрушился на него, негодуя: какой же это экзистенциальный акт, если ты выбираешь себя по воле обстоятельств, которые ты никогда не выбирал? «Ты хочешь надругаться над экзистенцией и как бы невзначай затащить нас в свою дремучую метафизику!» возмутился он. Юлиус улыбнулся ему, чуть снисходительно, но совершенно по-дружески, и с легкой иронией в голосе парировал, что мы не выбирали не только обстоятельства, в которых мы совершаем выбор, но и многое в себе, с чем мы пришли к этому моменту выбора, но вот что мы будем со всем этим делать и куда пойдемвот это-то мы как раз выбираем. Более того, то, что сейчас месяц июль и что кому-то пришло в голову назвать это кафе «Roma», мы это, разумеется, не выбирали, но позволить или не позволить тем или иным обстоятельствам послужить неким знаком для твоего выборав этот-то и заключается твой выбор.
Я делаю этот выбор свободно, по собственной воле. И я готов нести за него ответственность, сказал Юлиус. Да, метафизика утверждает, что в мире есть высшие законы, не зависящие от нашего выбора. Яметафизик, но быть метафизиком, снова и снова выбирать быть метафизикомэто и есть мой экзистенциальный выбор.
Торжественность момента была бесцеремонно нарушена подошедшим официантом, который спросил, собираемся ли мы еще что-то заказывать или намерены расплатиться. Он уже какое-то время стоял неподалеку и отчаянно зевал, притворяясь, что делает это в направлении гор.
Мы пошли по набережной, вниз по течению Визмяти, миновали собор Петра и улицу Матея Михайлеску и у моста Росетти, как всегда, задержались, изучая выставленные на продажу старые книги. Помню, Юлиус полистал несколько пыльных томов в потрепанных выцветших переплетах и, вздохнув с видом человека, которому никогда не хватит времени, чтобы прочесть все книги на свете, предложил продолжить нашу прогулку.
Мы перешли на староградскую сторону. В цыганском квартале было шумно и, как нам показалось, еще более жарко, чем в других частях города. Яркие цветастые одежды, громкие голоса, мельтешащие повсюду босоногие дети, настойчивый запах подгорелой едывсе это будто бы излучало свою летнюю, разгоряченную энергию прямо в воздух. По Житной направились в сторону площади Свободы, но путь дальше нам преградили баррикады. Вокруг суетились люди, несли какой-то хлам, двигали мусорные баки, четверо тащили телефонную будку и распевали грубую песню про жену мельника. Два полицейских стояли поодаль и задумчиво дымили папиросами, молча наблюдая за происходящим.
Жан-Поль предложил пойти к протестующим, но мы с Юлиусом отговорили его: нам пока нечего было им сказать. Еще немного понаблюдав за тем, как на наших глазах под палящим солнцем суетящиеся люди из рухляди и обломков старой жизни воздвигали жизнь новую, мы решили обойти площадь Свободы стороной и двинулись к Буковой аллее.
Выбор подлинных имен не был просто случайной блажью интеллектуалов-бездельниковпод этими именами мы собирались принять участия в событиях, которыми был готов вот-вот разродиться наш город, под этими именами мы должны были войти в историю нашего государства.
Помню, как Юлиус сказал, насколько непросто, наверное, будет забыть себя ради блага других людей. Дубравка предложила присесть на скамейку в тени и, достав гребень, чтобы расчесать свои длинные русые волосы, спросила нас, на что же мы готовы пойти ради блага этих людей. По-видимому, она в тот момент даже не задумалась, что для нас с Юлиусом и для Жан-Поля словосочетание «эти люди» означало разные вещи. Для Жан-Поля это, в первую очередь, были рабочие, угнетенные, эксплуатируемый класс. Для нас же «эти люди» были нашим народом.
На многое, кратко ответил Юлиус.