В минувшие полгода у Анхельма не было возможности пристально наблюдать за деятельностью агентов, и причины тому были вполне очевидные. Теперь, когда стали ясны многие обстоятельства и задачи, он намеревался восстановить почти разорванную цепь сообщения между информаторами, отсеять всех, кого сочтет лишним в информационной сети, а также заняться приготовлениями к прибытию войск Илиаса. Теперь он был категорически против идеи дяди о размещении солдат в крепости под Истваном и все больше задумывался о пустующих помещениях в замке Кандарина. Илиас сказал, что группа будет небольшой, он собирался отобрать самых-самых для этой миссии, и это в определенной степени играло на рукулегче спрятать. Илиас просил найти возможность привлечь к делу «Тигров», но это было проще сказать, чем сделать. «Тигры»элитное подразделение, среди них не вербовали агентов. За все время лишь один человек перешел на сторону сообщества, но погиб в бою, и, как говорил дядя, больше Арман не рисковал вступать в контакт с кем-либо с «той» стороны. Впрочем, теперь Анхельм не был уверен ни в чем, ведь его дядя и Арман скрывали от него достаточно многие вещи, касающиеся управления сообществом. Взять к примеру хотя бы Рин, ее ведь тоже скрывали от него столько лет Другими словами, герцог был полон решимости творить историю своими собственными руками, раз уж столь высока вероятность того, что трон все-таки перейдет к нему.
С этими мыслями он встретил Кейске. Старейшина провел его через весь дом и сопроводил в живописный сад, где гуляла пятнистая лань. Анхельм уже знал любимицу Кейске, и она тоже узнала его, поэтому сразу подошла, чтобы приласкаться. Аирг неторопливо устроился на резной скамье перед прудом и бросил крошки хлеба золотым карпам. Анхельм присел рядом.
О каких делах мы речь сегодня поведем? спросил Кейске, не глядя на него. В предыдущие встречи они сначала долго беседовали на философские темы, прежде чем перейти к делу, а теперь, стало быть, аирг настроен скорее завершить разговор с не самым приятным ему человеком.
Сперва я хочу поблагодарить вас за помощь Рин. Вы оказали мне неоценимую услугу.
Кейске кивнул, ничего не сказав в ответ.
Есть несколько новых законов, я оставлю их вам для ознакомления и руководства в действиях, Анхельм достал из портфеля бумаги и передал Старейшине. А также я снова хочу поднять вопрос о прядильной фабрике.
Именно этот пункт стал камнем преткновения во всех их диалогах. Кейске категорически отказывался усложнять и ставить на поток производство, а Анхельм из раза в раз доказывал ему, что на продаже штучных товаров аирги не выживут в условиях современного мира. Но теперь у герцога был один рычаг давления, и он собирался его использовать.
Кейске молчал, словно собирался выслушать сначала то, что скажет ему герцог.
Мир стремительно меняется, Старейшина, осторожно начал Анхельм. То, что еще вчера казалось прочным, незыблемым, сейчас становится ненадежным. Те, кто не подчиняются правилам прогресса, уходят на свалку истории. Империи рождаются и умирают, жизнь сохраняет лишь тех, кто способен бороться за нее.
В истории нет места «свалке», юный герцог, есть вещи, что должны произойти и то, чему свершиться не дано, ответил Кейске, обращая к нему испытующий взгляд желых глаз. Жизнь сохраняет тех, кто жить умеет. Жить, а не существовать в безумной гонке. Сейчас ты жив и жизнью полною живешь. Чуть стоит утонуть тебе в бессмысленных бумагах, с которыми ты век недолгий коротаешь, уж за плечом маячит призрак смерти. Вы, люди, слишком беспокоитесь о будущем, не замечая то, как утро настает. Какой занятный парадокс.
Анхельм понял, что зря начал с философии, так как оказался в невыгодном положении.
Что делать? Такими мы сотворены, герцог пожал плечами. В нашей природе заложено стремление к новому.
А в нашей не заложено.
Винтовками моими пользуетесь? спросил Анхельм с самой невинной улыбкой.
И только против человека.
Да-да, два дня назад я это ощутил. Послушайте, Кейске, аирги тоже развиваются, я знаю. Моя задачапомочь вам сделать это с максимальной выгодой и минимальными затратами для нас обоих. Я хотел бы сохранить ваш быт таким, каков он есть сейчас, но это невозможно. Вскоре мы не сможем соседствовать, потому что вам нечего будет предложить нам.
Аиргу с человеком не ужиться. Мы разные во всем. Другие земли есть, где человек не может обитать, туда уйдем, когда настанет время. Кровопролития я более не допущу.
Я не хочу и, пока жив, не допущу войны с народом, из которого происходит моя невеста. Аирги много лет скитаются по стране, переселяются каждый раз, как что-то случается. Неужели вы не хотите положить этому конец? Это ваша земля, она принадлежит вам. Кейске, прямо сейчас вы можете сделать для деревни благое дело. Вспомните о тех, кто вам дорог, разве вы не хотите облегчить им жизнь?
Аирг задумался, встал со скамьи и подошел к пруду. Анхельм понимал, что пора прекращать тратить слова попусту и приступать к последним аргументам. Кейске мог колебаться и сомневаться еще сто лет. Ему-то что? У него жизнь долгая, есть время подумать.
Не спрашивайте, откуда я это узнал, сказал он, но я точно знаю, что дорогая вашему сердцу особа дала клятву аирга, которая прочнее алмаза, дороже золота.
Что за клятва?
Она поклялась ответить вам согласием только тогда, когда вы на деле докажете, что можете сделать для деревни что-то действительно значимое.
Кейске повернулся к нему медленно и взглянул так, что герцога с ног до головы пробрала дрожь. Во взгляде желтых глаз отразилась всепоглощающая скорбь, лицо его потемнело, а губы сжались в ниточку.
Этой весной Маэми разорвал оборотень, тихим, дрожащим голосом сообщил он. Его глаза увлажнились, губы изогнулись в гримасе. А герцог сидел, как громом пораженный: надежда на успех предприятия испарилась.
Я сожалею о вашей потере, ответил Анхельм, когда смог справиться с языком. Аирг ничего не отвечал долгое время, он лишь рассматривал собеседника с выражением мучительной боли на лице. Только теперь, глядя на Кейске, Анхельм по-настоящему понял слова Кастедара об особой чувствительности аиргов. Аирги Все написано на лице и звучит в голосе, ни одно чувство не утаят. Так делают только дети. Больноплачь, кричи, вопи, чтобы весь мир знал, что тебя обидели, но не смей калечить себя, скрывая и накапливая боль внутри.
Маэми Связаться жизнями я с ней хотел. Но не успел У зверя, который столь безжалостно мою невесту растерзал, готов я этими руками сердце вырвать!
Анхельм посмотрел на его сжатые кулаки и вспомнил
Дорого бы вы дали за то, чтобы отомстить? спросил Анхельм. Кетайро медленно кивнул.
Кровная месть для аиргаэто нерушимая традиция. Я с легкостью и жизнь бы свою отдал.
Герцог знал, что нехорошо так поступать, что это грязноиграть на чувстве утраты, но выхода не было.
В память о Маэми подпишите договор о строительстве фабрики. Подпишите его, и я приведу вас к тому, кто убил ее.
Глаза Кейске загорелись, он вцепился в Анхельма жадным взглядом.
Ты знаешь, где тот зверь живет?!
Герцог кивнул. Аирг беспокойно стал ходить кругами.
Его два месяца искали, но он исчез вместе со стаей, как будто не было его совсем! А ты так просто разыскал Ты врешь мне? он с сомнением взглянул на Анхельма.
Я знаю, где находится тот оборотень. Я и Арман его поймали.
По взгляду аирга Анхельм понял, что теперь он может без каких-либо проблем убедить Кейске в сделке. И не только в той, что касалась строительства фабрики
Обсудим все этапы? спросил он, протягивая Кейске документы.
~*~
На узком коньке крыши сидеть было жестко, холодно, но Рин продолжала моститься рядышком с Фрисом на этом пригретом местечке, вглядываясь в ночное небо. Звезды мерцали сегодня особенно ярко, будто кто-то протер небо от пыли. Ветер нес ароматы астириники и цветущей сольвеции, смешивая их в пряный коктейль. Рин смотрела на ночной Истван, на небо и тихонечко вздыхала. Все уже спали, только она и Фрис полуночничаливыспались. Им удалось улизнуть из-под надзора, неслышно забраться на крышу и насладиться последними часами в Истване, который с рассветом снова должен был стать для Рин запретной зоной. Крыша дома была для них местом редких встреч в те времена, когда Рин была еще девочкой, а Фрисее учителем, воспитателем. С тех пор много воды утекло, многие вещи изменились, даже крыша стала другой, но оставалось неизменным чувство единения, которое возникало всякий раз, как они усаживались вот так: Фрис клал тяжелую горячую руку на плечи своей воспитаннице и прижимал поближе, а она приникала к его плечу.