Дью чувствовал, как на горящую спину льют потоки теплой воды, как кто-то из женщин забинтовывает ее мягкой тряпицей. Он ощущал на левой пятке торопливые влажно-шершавые прикосновения: видимо, Чарр таким образом пытался облегчить боль хозяина. Мальчику растирали виски, дышали на веки Голоса становились всё отчетливее. Сын Огдая готов уже был открыть глаза и крикнуть насмешливо: «А я и не думал отправляться к предкам! Зря радуетесь!» Но не успел. Зубы его разжали острием ножа, и в рот влилась жгучая, горькая жидкость.
Сейчас-сейчас, попробуем вытащить мальчика с того света бормотал ласковый голосок. Если уж и это питье ему не поможет, тогда я не знаю Тогда уж ничем не поможешь Ах, Хлеш, не соизмеривший силы! Неужто твои удары оказались для бедного мальчика роковыми?
Дью попытался выплюнуть горькое снадобье и крикнуть, что колдун поит его отравой. Но не смог. Яд проник в горло и заструился вниз, к желудку. Странное онемение разлилось по всему телу. Дью перестал чувствовать руки, ноги, пылающая болью спина отдалилась, уплыла куда-то Только искра сознания шевелилась под лобной костью. «Вот что, должно быть, есть та самая искра Яйо, вяло подумал мальчик. То, что живет, когда всё остальное умерло».
* * *
Сын Огдая не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Не мог вздохнуть, не мог приоткрыть веки. Яд колдуна превратил все мускулы в холодный и безжизненный студень. Но он всё слышал и осознавал.
Он слышал, как говорила с ним мать.
Дорийские женщины не плачут. Даже если теряют единственных сыновей. Грунн сидела возле недвижного мальчишечьего тела так же недвижно. Порой она брала его холодную ладонь и держала в своей, словно надеясь отогреть, растопить застылую кровь. (Дью изо всех сил пытался шевельнуть пальцами, дать ей понять, что жив, но даже пальцы, легкие и чуткие пальцы не слушались.)
Отчего ты ушел, Дью? спрашивала Грунн, нарушая черное, как беззвездная ночь, молчание. На Пепельные Пустоши не уходят от десяти ударов плетью. Ты обиделся на меня за мои два удара и ушел? Но разве моя обида не больше? Мое горе больше. Мой позор не сравнить ни с чем на земле. Я дала жизнь вору.
Дью слышал, как к ней подходили мужчины и говорили, что тело мальчика нужно отнести в место упокоения. Нельзя держать тела умерших в селении слишком долго. Но Грунн не поворачивала к ним головы, и они уходили.
Что ты будешь делать на Пепельных Пустошах, Дью? спрашивала она. Рург сажает с собой за пиршественный стол лишь тех, кто погиб славной смертью. Тебя он не позовет. И друзей у тебя там не будет. Не будет зеленых лесов для охоты, синей воды, в которую можно нырять с разбега. Не будет резвых коней и верной собаки
Зачем ты ушел? Ты ведь еще так молод. Позорное клеймо вора ты мог бы смыть кровью врагов, своей собственной кровью, пролитой на поле битвы. Отчего ты так поспешил, Дью? На Пепельных Пустошах не слышно звона мечей и посвиста стрел, там никто и ничто не смоет с тебя позора. Ты встретишь там своего отца, Огдая, но он не узнает тебя, не обнимет тебя: он будет пировать за длинным столом Рурга среди таких же, как он, доблестных воинов
Мать сидела над ним, то молча, то возобновляя негромкий недоуменный разговор, всю ночь и весь следующий день. Вечером снова пришли мужчины. Они требовали отнести тело в место упокоения, требовали резко и твердо.
Ты сошла с ума, Грунн, ты стала безумна, слышал Дью грубые, режущие слух после тихого голоса матери речи. Посмотри на себя, Грунн! Посмотри в бронзовый щит или в воды озера: ты стала совсем седой, ты стала безумной. Если тело не вынести из селения и не положить на скалы до тех пор, пока на нем не появятся первые признаки тления, дух умершего разгневается. Он оскорбится и будет мстить. Он будет мстить всем нам, Грунн
Невзирая на молчаливый протест матери, они взяли тело мальчика, завернули в грубую ткань и понесли в место упокоения.
«Не отдавай меня им!» беззвучно молил Дью, но Грунн, даже если и слышала что-то в глубине души, ничего не могла поделать. Обычаи племени сильнее материнских чувств.
Голоса ее Дью больше не слышал. Как только холодную ладонь сына выдернули из ее руки, Грунн замолчала и хранила молчание во все время недолгих похорон.
Другие голоса кружились над закутанным в холстину телом. Отрывистые, сокрушенные, хмуро-деловые. Громче всех жужжал приторный голос вездесущего колдуна. Он причитал, вздыхал, укорял Хлеша за чрезмерный размах руки, ругал себя, что не был настойчив и не смог убедить мужчин вообще не наказывать мальчика. Он призывал богов в свидетели, как он сокрушен и печален
О Рург! Дью мутило от бессильной ненависти. Если б у него хватилосил на одно-единственное движение, это был бы плевок в сморщенное, наигранно скорбящее личико с белесыми, как птичий помет, глазами.
И еще один голостонкий, отчаянныйплеснулся над ним однажды, когда тело положили на голый камень и готовились отойти.
Он не был вором! Вы не должны были его наказывать! Он пытался спасти Крея и остальных, а вы Вы убили его! Теперь Крей не вернется! Зачем, зачем вы поверили колдуну?!..
«Замолчи, глупая! мысленно кричал ей мальчик. Замолчи, убегай, прячься! Вьюхо уничтожит тебя. Он расправится с тобой так же, как и со мной»
Бедная девочка, рассудок ее совсем помутился! Потерять жениха, а теперь еще эта нелепая смерть Но я попробую ее исцелить. Не отчаивайся, моя маленькая скрипел сладкий голосок, в то время как Найя продолжала кричать, вырываясь из рук рассерженных женщин.
Дью слышал, как ее силой уводили вниз по склону горы.
Наступило самое страшное. Один за другим соплеменники возвращались в селение, покидая его. Сын Огдая напрягся в последнем неимоверном усилии, чтобы выкрикнуть: «Не оставляйте меня! Я живой!!!» но даже слабый шепот не мог пробиться из застылых губ.
Пронзительный вой Чарра пронесся над скалами, заставив многих вздрогнуть. Мальчику казалось, что щенок слышит его и пытается, как может, вызволить из небытия. Вой сменился захлебывающимся лаем, потом утих: как видно, щенка унесли с места упокоения насильно.
Последней спустилась вниз Грунн. Двое мужчин шли позади нее, следя, чтобы она не побежала обратно к телу сына, освобожденному от тканидабы хищные птицы разглядели подношение.
* * *
О, непокорный камень! Погоди же, я сумею тебя укротить
Сын Огдая выплыл из темного забытья от громкого шепота. Он открыл глаза и тут же зажмурился: тысячи разноцветных искр переливались прямо над ним, и вынести их сияние было невозможно.
Я все-таки заставлю тебя работать на меня, мой чистенький, мой благородненький камушек
Голос Дью узнал сразу.
Проклятый колдун
Язык и губы снова его слушались, и слова прозвучали вполне отчетливо.
Очнулся, очнулся, мой мальчик! радостно хихикнул Вьюхо. Открой же свои светлые глазки, не бойся!
Дью приоткрыл веки и повернул голову, чтобы искры не слепили зрачки. Веки, губы и шея ему повиновались. Но как он ни напрягал мускулы спины, рук и ног, встать или хотя бы приподняться не получалось.
Не дергайся, не дергайся! заметив его усилия, весело прикрикнул старик. Пока что ты мне нужен спокойненьким. Неподвижным, как камушек. Этакий большой теплый камушек, смирно лежащий там, куда его положили. Совсем скоро ты забегаешь, можешь мне поверить! И не на двух, а на целых шести ножках! Ведь правда, это будет здорово, мой мальчик? Шесть замечательных мохнатеньких ножек вместо двух неуклюжих столбов.
Судя по затхлому воздуху и пылающим вдоль стен факелам, Дью находился в подземелье. Но как отличалось это помещение от сырой и грязной шахты, где долбили землю изможденные полулюди! Низкий потолок был сплошь выложен прозрачными, как вода в источнике, кристаллами. В их гранях дробился и умножался до бесконечности свет факелов, создавая ощущение подземного дворца. Пол и стены из темного отполированного камня посверкивали сине-зелеными переливчатыми вкраплениями, похожими на перья павлина. Из того же камня был сделан и длинный стол, на котором лежал на спине сын Огдая.
На расстоянии локтя от его головы сидел Вьюхо, склонившись, как индюк над горстью зерна, над россыпью разноцветных камней. Он как будто что-то искал, передвигая камни узловатыми пальцами.