Нет, холодно возразила бабушка, Дирга не застал в море шторм. Дирг переждал шторм на берегу. Он еще до шторма вышел на берег и заснул. Его искали много часов, а он спал. А когда проснулся, все уже было кончено. Дарлану погиб.
Сердце мое бешено колотилось, и стук его отдавался в висках. Я представила себе, как Дирг методически готовит ловушки братуодну, другую, третью, обдуманные ловушки, быть может, не вполне надежные, зато не бросающие тень на того, кто их подстроил. А Дарлану шел по жизни открыто, свободно, не ожидая и не боясь нападения из-за угла. Дирг не такой. Но зато ему никогда не быть счастливым. Никогда, никогда, никогда!
Бабушка улыбнулась одними губами, и я поняла, что последние несколько фраз я произнесла вслух. Были ли они пророческими? Не знаю. А что такое счастье?
То, о чем я услышала в тот день, не изменило моего мнения о дяде. Иногда мне кажется, что давным-давно, когда я впервые ощутила себя на его месте, когда взвешивала от его лица ситуацию на невидимых весах, я узнала о нем всеи никакое новое сообщение не могло ничего прибавить. Но я не ненавидела дядю. Скорее он вызывал у меня жалость. Взвешивать вместо того, чтобы жить, тяжелое наказание.
Даже к Дарлану не испытывала я уже прежних чувств. Случайно подслушанный разговор объяснил мне причину, по которой брат не был открыто жесток ко мне. Он не мог вести себя так, как хотел, ему не разрешали. Я слишком высоко ценила свободу, чтобы не сочувствовать любому, ее потерявшему. А свободаэто возможность вести себя честно, разве не так? И хватит пока об этом!
Когда мне исполнилось двенадцать, я осуществила свою давнюю мечтуприобрела коня. Причем удивительным образом! Я всегда заглядывалась на дворцовых лошадей, но просить одну из них у дяди не хотела, хоть и не сомневалась, что он не откажет. Я боялась оказаться хоть чем-то ему обязанной. Однако про Гора нельзя сказать, что мне его подарили.
Гора привезли из-за моря. Он был белый и легкий, как облако. Он был больше похож на сон, чем на живого коня. И я полюбила его с первого взгляда. Я стояла у окна и смотрела, как его ведут через двор в конюшню, а он шел, не касаясь копытами земли, свысока поглядывая на людей карими царственными глазами.
Я отвернулась и села на кровать. У меня появилось искушение броситься к дяде и умолять его подарить мне Гораили хотя бы позволить ухаживать за ним. Искушение требовалось поборотьи я, разумеется, поборола. За недостойные богини мысли меня требовалось наказатьи я решила неделю обходиться без сладкого. Это было не самое строгое из придуманных мною наказаний, но и проступок был не так ужасеня ведь быстро подавила мимолетную глупую мысль. Мысль подавила, однако тоска осталась в душе.
Я разыскала Ридди и рассказала ему обо всем. Поделиться с Ридди тоже было своеобразным наказаниемя ведь не любила признаваться в слабостях. Не любила, но считала своим долгом. Только таким путем можно прийти к совершенствуполагала я. Простите меня! Мне было двенадцать лет.
Конечно, Ридди меня не осудил. Он не видел Гора, но моим словам верил подчас больше, чем собственным глазам, и прошептал, заикаясь от волненья, что конь этот создан для меня, для богини. В глубине души я была с ним согласна. И главное, согласна с ним оказалась судьба.
Удивленные громкими криками за стеной, мы прервали беседу и вышли во двор. Там царило смятение. Широким кругом люди обступили конюшню, но близко не подходил никто. А из конюшни доносились громовые удары.
Он безумен! Его надо убить! словно ветер по вершинам деревьев, пронеслись по толпе слова. Я резко выкрикнула:
Нет! а потом тихо добавила:
Я не позволю. Он не безумен.
Он сейчас разнесет конюшню, маленькая богиня, почтительно возразил мне конюх.
Да, было похоже на то. Но я вспомнила Гораи от одной мысли о том, что его могут убить, у меня застучало в висках, закружилась голова, и мир исчез, переменился. Я вдруг почувствовала себя свободной, легкой, сильной. Мне захотелось побежать, весело, неудержимо, быстроно вокруг меня сомкнулись стены, все теснее, уже, даже небо надвигалось, грозя придавить, стало нечем дышать, а стены все сближались, замуровывая меня навсегда, и я бросилась на них с криком ужаса и упала.
Когда я открыла глаза, мир был прежним. Надо мной склонились испуганные лица. Ридди плакал, не таясь. Но зато я понимала теперь Гора.
Я встала и пошла к конюшне.
Не надо! жалобно попросил Ридди, однако только протянул ко мне руку, не решаясь всерьез задержать меня.
Я распахнула двери и позвала:
Гор! Гор!
Трудно сказать, откуда я взяла это имя. Просто я знала, что коня зовут Гор.
Все ринулись в разные стороны, один Ридди, как зачарованный, стоял на месте. Он стоял и смотрел, как Гор выбегает из конюшни, как глядит вокруг, словно не веря своему счастью, своей свободе, как поднимает голову к небу и радостно, спокойно ржет.
Я погладила Гора за ушами, подозвала Ридди:
Иди сюда! Он не страшный. Просто боится замкнутого пространства.
Ридди приблизился к нам и тихонько тронул коня, потом засмеялся. Я засмеялась тоже. Вот так я получила Гора.
Мы с Ридди сами построили ему навес на случай дождябез стен, разумеется. Однако в основном Гор гулял на свободе. Он любил свободу не меньше, чем я, хотя и понимал ее несколько иначе. Но на мой зов он прибегал всегда.
Теперь мои прогулки стали еще более дальними. Я и пешком-то могла пройти за день не меньше самого сильного мужчины, а на коне успевала доехать аж до города богов и потом вернуться. Город богов был заброшен и разрушен, он считался опасным местом, но я ж не имела права бояться хоть чего-то, связанного с богами, ведь я сама была богиня!
Впрочем, город богов наводил на меня тоску. Он был безнадежно мертв. А вот картина в подземелье казалась мне живой, и я часто любовалась ею. Живыми мне казались и свитки, хранящиесявернее, спрятанныетам. Я искала в них ответа на один вопрос: почему я такая, какая есть? Я остро и болезненно ощущала свое отличие от окружающих. Не без гордости, конечно, но болезненно и остро. Мне чудилось, что меня никто не понимает, не может понятьдаже Ридди. Он восхищается мноюно не понимает. И я вроде бы делюсь с ним своими чувствами, мыслями, однако это не приносит мне облегчения, я не перекладываю на него часть тяготящего меня груза моей души, наоборот, словно бы несу ответственность еще и за его душу, да и не только за его, за души всех, кого неожиданно, и часто против моей воли, ощущаю собоюГора, Дирга, моря, чайкивсех, всех!
Иногда мне чудилось, будто душа моя так переполнена, что раздавит меня, взорвет. Мне хотелось найти кого-то, на меня похожего, от этого стало бы легче. Ни картины, ни свитки не заменят людей. И ни картины, ни свитки не ответили мне, чувствовали ли и боги то же самое, несу ли я на себе печать божественного происхождения или личное, только мне предназначенное проклятие? Я часто думала о том, КАК жила бы, если бы, кроме меня, вокруг были другие боги, существа моей природы. И мне чудилось, что я была бы счастлива и проклятие обернулось бы благословением. Впрочем, я и теперь считала его проклятием лишь в особо тягостные минуты бесконечного, безграничного одиночества, когда мне хотелось сбросить божественность и влиться в толпу, стать такой, как все, смеяться, когда вокруг смеются, и плакать, когда плачут, забыть внешнюю невозмутимость богини. Но я быстро подавляла свою слабость и наказывала себя за нее. Слабость проходила, однако боль оставаласькуда ж ей деваться? Впрочем, возможно, я была счастлива этой болью и жила ею.
Не удивлюсь, если вы ничего не поняли в моем странном излиянии. Я и сама не вполне понимала. Мне удавалось выглядеть спокойной и уравновешенной, а что там внутри, наверное, не описать? Я лучше расскажу о другом. Я расскажу о тайне Дирга.
Нередко, притаившись в подземелье, я слышала его шаги. Я пугалась их, потому что хотела остаться незамеченной, и собственный испуг раздражал меня и смущал. Настолько, что я даже не сразу заинтересовалась: а что дяде-то надо в подземелье? Вернее, дяде и брату. Они бывали там оба.
Наконец, я задумалась-таки и решила их выследить. Конечно, странно, что я, столь упорно не желающая в свое время подслушивать дядю, теперь без малейших колебаний собралась подглядывать за ним. Но тогда, представьте себе, мне подобная аналогия и в голову не приходила. Одно делоподслушивать, что, разумеется, богине не пристало, а другоеразгадать тайну. Боги должны знать все тайны, разве нет?