Данте Валерон, Калья де Леру, Хранитель Стамбула, Сантьяго Морс и Тит Флоренций пятеро тех, кто завершит эту игру. Пятёрка «Вершителей» или как бы назвали их в «Римском Куриате» «Империал-Рояль» коронное собрание карт, выше всех по масти и способное окончить игру в пользу того, кто ими владеет. Масти карт и номинал не менялись с тех самых пор, как их установил Первый Канцлер«Пиковый король», «Бубновая дама», «Трефовый валет», «Червовая» и «Крестовая десятки».
Сам Данте думал о таком раскладе слишком долго, и его яро удивило такое мистическое совпадение и осмысление того, что всё это лишь игра с одной сутьюкто кого опередит в действиях.
Зачем вы вообще решились с ним встретиться в этом месте. Почему не в роскошном Риме, который мы вчера чуть-чуть потрепали?
Он часто так много говорит?
Данте, было, хотел улыбнуться, но чувство ответственности и не способность этого сделать придавили тяжёлым молотом, банально не два этого сделать.
Да, господин «Хранитель Стамбула». Ледяным голосом дал ответ магистр, взбираясь вверх в холмы. Он всегда так часто и язвительно говорит. Проще привыкнуть к этому, чем бесконечно выслушивать.
А мой вопрос? Господин магистр, я не настаиваю на ответе, но всё-таки?
Ох, Морс, только губы шевелились у Данте, он хотел мимикой выразить негодования от наглости требовательности, но эмоций не было для этого, мы должны именно сейчас встретиться и закончить это всё. Мы не сможем выдержать долгую и полномасштабную войну.
Не думал, что всё так быстро закончится. Чуть с нотками некой печали выговорил Сантьяго, перешагивая булыжник. Всё так хорошо развивалось. Мы взяли половину Автократорства и Рим вчера хорошенько лихорадило. Не помню, чтобы кто-то в истории добивался таких успехов.
Бутафория и ничего больше. Нечестная война, где полно фальши и обмана. Словно обвиняя, высказался «Хранитель Стамбула», тяжело шевеля своими механическими доспехами.
Но согласитесь, наши «роботы» сделали вчера фурор в Риме. Жалко только, что мы половину быстро свернули, а другую половину рассеяли по Риму. Какое бы представление получилось с их участием.
Я себя чувствую паршиво после вчерашнего. С дрожащим голосом, как бы сказал магистр «излишне эмоционально», вмешалась в общий диалог Калья. И причём не как бутафорный символ несуществующей революции, а как проклятый знак, во имя которого вчера сотни тысяч пошли на смерть. Я никогда в жизни не видела, чтобы люди так верили лжи, пускай даже которая обличает другую ложь.
Без этого хода, Архиканцлер до сих пор бы верил, что революция далеко от него. Так мы ему показали близость и материальность эфемерного несуществующего ужаса. Заставили его поверить в то, чего не может быть априори. Теперь он просто верит, что мятежники могут поджидать его в спальне. Эти люди были ресурсом, используя который мы сможем предотвратить ещё большие жертвы. Малой кровью, мы откупились от целого океана.
Практичность, бессердечность, расчётливость и безумно рациональное мышление Данте приводили девушку в состояние внутреннего ступора. Для девушки такой монолит хладнокровия казался античеловечным. Она даже не понимала, как так можно думать, попирая самое важное, что дано людямих жизнь.
Мы убили тогда тысячи человек! Воскликнула Калья. Во имя меня и с моим именем на устах они пошли на верную смерть. Простые, обычные люди, желавшие справедливости попали на пули полиции и армии! Это преступление! Мне просто паршиво от того, что моё имя произносили, захлёбываясь кровью!
Это не более чем необходимость. Теперь Рафаэль готов сделать всё, ради того, чтобы сохранить свою жалкую жизнь.
Слова магистра суть которыхбессердечие, вкупе с его тембром, полным безжизненности, наводили ужас во сто крат душераздирающий, нежели это было сказано в полыхании эмоции и огне безумия. Теперь при ощущении близости к Данте души всех, кто шёл рядом с ним, холоднели.
Я не могу так думать. Слишком бесчувственно.
«В будущем мире, где правят идеи и идеологии, для свободных чувств, вне торжествующих «истин», не будет места, ибо они станут попирать установившийся порядок и фундаментальные истины в них». Данте чуть примолк, явно капаясь в памяти, и через пару секунд продолжил говорить. Таковы слова Сарагона Мальтийского о
О чём?
О будущем, которое стало нашим настоящим. И как оказалось, «Чёрный Оракул» оказался прав и с его словами я соглашусь.
Столько жертв. Словно мы оказались на бойне.
Госпожа Калья де Леру, по странному официально начал Дантеэта игра длится слишком долго. Сегодня настала пора её закончить, поставить точку в финальной партии. Либо мы победим, либо нас раздавят.
Путь все продолжили в тишине, «насладившись» и этим разговором, медленно перебирая ногами по гравистой дороге. Проходя по дорожкам через холмы, делегация взбиралась всё выше и выше, а магистр тем временем лихорадочно мотал головой из стороны сторону, словно замечая того, чего нет вокруг, как при галлюцинации.
Почему так высоко? Почему не в Риме, господин магистр Данте? Вы так и не ответили на вопрос.
Валерон ничего не ответил в эту секунду, так как всё его внимание устремилось в иную сторону, направившись направо от его плеча.
Господин магистр?
Что, Морс? Вы что-то спрашивали?
Никто не понял. Калья и «Хранитель Стамбула» посчитали, что Данте просто не хочет отвечать на вопрос Морса, или просто над ним не затейливо подшучивая. Только Тит понимал, что чуткий магистр не просто так лихорадочно осматривается по сторонам и не замечает вопроса.
Я спрашиваю, почему мы поднимаемся в эти холмы Аттики, вместо того, чтобы сидеть в уютном кафе или «Канцлер Цидалис» и обсуждать условия перемирия. Зачем нам идти в такую даль?
Ох, Морс, какой же у тебя стал скверный характер. Себе под нос прошептал магистр и удостоил ответом вопрос. Это я ему предложил здесь встретиться. Я его уверил, что эта местность всё ещё под имперским контролем, но в окружении несуществующих мятежников. Пусть понервничает, и познает страх, даже сидя у себя на земле.
На весь следующий остаток пути, бывший инспектор замолк и шёл в полном безмолвии, лишь изредка ругаясь себе под нос.
Их путь продолжался ещё около десяти минут. Десяток часа пять человек переставляли ногами, поднимаясь по дороге, которой пользовались только ребята с ближних сёл, рыбаки или различные собиратели. Десять минут по гравию в холмы привели на довольно высокое возвышение.
Первым забрался Данте и его заворожил вид. Только не образа того, что оказалось на вершине, а помпезное торжество и величие трёх природных стихий.
Песчаный берег, сопки и холмы вокруг вселяли уважение к стихии земли и её воплощённой монументальности и величественности.
Водаморские пучины, простирающиеся от берега на многие километры от него способны обворожить дух любого романтика. Синее, могучее, покрытое пенистой сединой море внушало уважение к стихии воды. Грозное, но в тоже время справедливое море пугало своей грозной близостью и таинственностью того, что может прийти из-за горизонта.
И беснующиеся воздушные массы. Ветер-буревестник, идущий по морю и от моря своими лихими и безумными порывами внушает ощущение свежести и уверенности. Стихия ветра торжествовала на этих сопках и холмах, говоря людям о природном превосходстве.
Но как бы, ни были велики природные стихии, и сами кости миро созидания, истинная сила тут крылась у тех, кто стоял на вершине высоченной сопки. Именно они в одно мгновение могут отправить мир в небытие, на кладбище истории.
Данте нехотя, но оторвал взгляд от природного величия и обратил его к тем, кто его ожидал. Но взгляд магистра в первую очередь привлёк источник механических звуков, словленных тонкими чувствами ушей. Валерон увидел, как возле похожего на роскошный шатёр красно-белого полосатого навеса стоит высокий воин в золотой броне. За спиной находился плоский горб, начинённый электроникой и управляющей системой.
Магистр рассматривал эту броню с особой скрупулёзностью, изучая каждый элемент продвинутого доспеха. По своему подобию, напоминающий аристократично-рыцарский, доспех украшен гравировкой растительного характера, а на нагруднике вырисовывались аккуратные и красиво написанные символы, образующие молитвенные столбцы. Грозные пальцы, увенчанные заострением, сжимали потрескивающие от количества энергии алебарду.