Взять с плотика свой промокший вещмешок, одежду... С тремя подругами Саша забежала в хату, что белела над берегом.
— Од, бедные вы мои! — всплеснула руками хозяйка, увидев полураздетых, мокрых, дрожавших от озноба девушек. — Страх какой, ночью через Дон вплавь! Лезьте скорее на печку, горячая, нынче я хлебы ставила!
Какое блаженство, сбросив влажную одежду, улечься на гостеприимной деревенской печи, сквозь постеленное рядно всем телом впитывать ее тепло. Как приятно чувствовать, что озноб покидает тебя, а на смену приходит блаженное спокойствие, и сонная истома начинает закрывать твои глаза...
Стукнула резко открытая в хату дверь:
— Немцы с того берега переправляются!
Поспешно натянута не просохшая еще одежда, вещмешок в руки. Прощай, хозяйка, спасибо за тепло!
И снова дорога. Нерадостная дорога отхода, тревожный рассвет на ней, когда начинаешь прислушиваться, не летит ли враг, поднявшийся на охоту за людьми с первыми лучами солнца. Уже высохла на теле одежда, и солнце выкатилось ввысь, и хочется пить, и уже устали ноги, а надо шагать и шагать, чтобы успеть как можно дальше уйти от врага, идущего следом. И сколько еще идти так?
До слез обидно идти по своей земле не хозяином, а гонимым. Обидно бояться врага, шарахаться в сторону с пути, заслышав где-то в небе зловещий гул бомбовозов с черными крестами на крыльях. Обидно. Но пока что враг еще сильнее, и приходится отступать, отступать... Бесконечным кажется долгий летний день, когда от рассвета до заката ступаешь, ступаешь по пыльной дороге и все время ждешь, что в раскаленном небе взвоет, падая на тебя, твоя смерть... Но и ночь не приносит покоя. Коротки привалы на сон — самые скупые часы, потому что враг продолжает наступать. Временами слышно, как позади подолгу раскатывается артиллерийский гром, словно великаны перекатывают огромные жернова. Мельница войны...
Ночью идти труднее: клонит в сон, дорога скрыта тьмой, а небо с такими спокойными звездами таит угрозы не меньше, чем днем. Слышишь, полнится оно нарастающим гулом? Пролетит враг, не заметит? Или?.. Ночь, укрой нас!
Но бессильна ночь. Вверху резко вспыхивает, и четко вырисовывается укороченная твоя тень на пыльной дороге и тени идущих вместе с тобой. Враг с высоты хорошо видит вас и хочет, чтобы от вас не осталось даже тени. Скорее в сторону, упасть на колючую, суховатую от летнего солнца траву, слиться с теплой землей, пахнущей горькой полынью. Наступит время, когда не мы, а враг будет падать на землю! А пока...
Погас безжалостный свет. Затихает звук пролетевшего дальше вражеского самолета. Не заметил? Или счел, что из стоит тратить несколько сот килограммов взрывчатки на кучку людей? Шагай дальше! Так хочется спать, ноги налиты тяжестью от многодневного похода. Но крепись! Ведь не одной тебе достается; с товарищами все переносится легче. И помни: может быть, придется испытать что-то и более трудное, чем эта, такая долгая дорога отступления.
Так или примерно так говорила себе Саша, когда ей становилось особенно трудно. Больше сотни километров шли курсанты на восток вместе с отступающими войсками и беженцами. Только перейдя железную дорогу между Воронежем и Лисками, они перестали слышать идущего следом врага и видеть его над собой. Но путь продолжался. Борисоглебск, Поворино, Бутурлиновка... Сотни километров степными дорогами. Давным-давно кончились продукты, а получить какой-либо паек по дороге было невозможно. Саша и ее товарищи питались как придется — иногда за счет сердобольных хозяек в попутных селах, а чаще шелушили дозревающие колосья, рвали горох, дергали кормовую свеклу, выкапывали недозревшую картошку на придорожных полях. С этого «подножного корма» все едва волочили ноги. Но шли и шли по многу часов в сутки.