Ирина Успенская - Зови меня Смерть стр 13.

 И ты можешь сделать это сам? Если у меня не получится

 У тебя получится. Нет ничего, что может тебе помешать, Шуалейда, кроме тебя самой.

 Но я

 Тысильнее твоих сомнений и страхов,  поддержал его Дайм.  Тыцелая, а любые страхи или сомнениялишь часть тебя.

 Наверное наверное, ты прав. Я не думала

 Тымаг разума, твоя силав изменении мнений и точек зрения, Шу. Твое мнение зависит только от твоего выбора. Понимаешь? В центреты сама. Твой выбор. Твое решение. Твои эмоции и реакции зависят только от тебя, они не даны свыше. Ты можешь сама решать, что чувствовать и что думать, и этим ты изменяешь реальность. Своим желанием, понимаешь? Не потоками, не заклинаниями или артефактами, а только осознанным желанием.

 Если все так просто, почему ты до сих пор  Шу осеклась, вспомнив о «втором смертельном запрете».

Но вместо нее продолжил Бастерхази:

 Потому что всему свое время. Истинный шер может изменить мир, но лишь тогда, когда ему есть ради чего это делать. Не так ли, мой светлый шер? Тебе есть ради чего двигать горы?

 Есть.  Шу почувствовала в тоне Дайма улыбку, а вместе с этимвнезапно горячее касание сильного, надежного мужского тела.  У меня есть ты, Шу. Вы оба.

 У меня тоже. Вы оба,  шепнул Бастерхази, плотнее прижимаясь к ней, и на этот раз Шу ему поверила. Без сомнений и колебаний.

 Значит, мы можем  она проглотила «избавить Дайма от проклятой печати»,  прямо сейчас? Ведь можем?

Сейчас она верилада, у них все получится. Прямо сейчас. Потому что они вместе, втроем. Без сомнений и колебаний. И ей нечего больше скрывать от Дайма и от Роне. Они нужны ей оба, это хорошо и правильно.

Глава 6О гильдии и не только

Хосе бие Морелле по прозванию Волчок

20-й день холодных вод, Суард

Все тело ломило и жгло, мышцы не слушались. Волчок не мог даже моргнуть.

 Эй, что с тобой?  сквозь всполохи боли пробился ненавистный голос Стрижа.

«Со мной? Как?»  Мысли путались, в голове никак не укладывалось, что белобрысый гаденыш вывернулся.

Темнота рассеялась до сумерек. Прямо перед полными слез глазами появились шесть зеленых крылышек на мохнатом тельценасекомое в руке Стрижа трепетало, словно живое.

 Светлая! Откуда тут степная оса?  притворно удивился белобрысый.  Волчок!

 Эй, с дороги, отребье!  рявкнул жирный бас.

 Простите, моего друга укусила оса,  оправдывался белобрысый.  Вот она, живая степная оса!

Любопытствующие, увидев «живую» осу, разбежались: никому неохота после укуса валяться куском мяса. Остались только двое бездельников, жующих краденые финики. Оба выглядели так, словно ошивались на базаре с самого утра, а не обежали половину Суарда вслед за младшими подмастерьями.

 Ну же, вставай!  Стриж потряс Волчка и обернулся к бездельникам.  Что уставились? Помогите, что ли.

 Да врешь ты! Живую осу ни один дурень в руки не возьмет,  громко, на публику протянул Угорь.  Покажь!

 Дай сюда!  встрял Шорох.  Сдохла, жаль.

Насекомое перекочевало в карман Шороха, лишая торговцев последних проблесков любопытства.

 В «Кружку»,  предложил белобрысый.  После укуса осы нужно молоко.

«Все равно убью,  подумал Волчок.  Подлиза проклятый».

Болтая о всякой ерунде, втроем подмастерья доволокли Волчка до рыночной таверны, чуть не успев до дождя. Весенний ливень обрушился на них в паре шагов от дверей. Волчка усадили за столик в дальнем углу, прислонили к стене. Стриж сбегал на кухню, принес кувшин молока.

 Ты слышал, чтоб я мычал?  Угорь презрительно поднял бровь.

 Не нравитсяне пей,  ответил Стриж, наливая полную кружку.

Шорох, ни слова не говоря, подставил свою. Как всегда! Что бы ни вытворил один, второй сделает вид, что так и надо. Как будто и вправду братья. Только какие уж братья, если у Диего бие Морелле только один родной сын, Орис по прозванию Шорох, а прочие шестьприемные, сироты. Ах, вот благость-то! Соседи плачут от умиления, какой чадолюбивый этот Морелле! Чтит заветы Светлой, сыновья все почтительные и благовоспитанные, никогда не забудут поклониться, особенно беленький мальчик, ну такой славный.

Знали бы они, кем умиляются! Прилип к сыну Мастера, зовет братом и стелется под него, как шлюха. Жаба бледная. За каким шисом Мастер его взял, его же в любой толпе виднона весь Суард северян по пальцам перечесть.

Внутренности болезненно сжались и булькнули. Проиграть бледной жабе, проклятье!

Стриж тем временем поднес кружку с молоком к его рту. Волчок с трудом глотнул, по подбородку потекло. Больше всего ему хотелось выплеснуть молоко в бесстыжие буркалы, этой же кружкой разбить бесцветную физиономию, а осколком перерезать глотку. Заботливый, шис его дери. Улыбается. Прям монах милосердный, а не убийца.

Волчок глотал молоко, глядя в синие глаза прилипалы и твердя про себя умну отрешения. Будем улыбаться (мы же братья!), пока не придет время испытаний или не подвернется другой случай придавить гаденыша.

В таверну тем временем набивался мокрый, жаждущий пива и жареных колбасок народ. Подавальщица сбивалась с ног, таская к столикам выпивку и снедь.

Едва Волчок успел выпить полкружки, дверь распахнулась и с грохотом ударилась о стену. Отряхиваясь, как мокрый пес, в таверну ввалился верзила в серо-красном мундире муниципальной стражи.

 Стоять!  распорядился он с порога.

Подавальщица от неожиданности замерла, чуть не уронив подносы.

 Пива, бегом марш! Жаркого, окорока, пирога!  потребовал сержант и со скрежетом отодвинул стул от стола, где уже расположилось полдюжины его подчиненных.  Разленились, шисово семя!

«Надо убираться, пока не началась драка»,  подумал Волчок, с трудом сводя раздвоенное пятно в одного сержанта.

Паралич отступал, оставляя после себя дрожь и тошноту, мысли скакали блохами. До Волчка долетали обрывки разговоров. Не в силах сосредоточиться на чем-то одном, он то проваливался в воспоминания и сны, то всплывал и снова слышал:

 Всем на стр-роевую! Будем встречать наследника во всем, кар-рамба, блеске!  наливаясь пивом, рычал сержант.

 Да говорю же, поднимут налог на пеньку,  слышались споры торговцев.

 железную дорогу! Его величество знает, что делает.

 не могла младшая принцесса его воскресить, она ж темная, вот те окружье!

 А я говорю, чудо было, чудо! Кузина моего шурина своими ушами слышала, как дворецкий графа

Разговоры в таверне, как весь последний месяц, вертелись вокруг грядущего приезда в столицу младших детей короля. Все неприятности, от подскочивших цен на зерно до пожара в порту, валили на принцессу-колдунью.

«Негоже ткачу верить слухам!  вспомнились слова Мастера.  Ваше дело самим пускать слухи, а не дрожать и перешептываться, как бабки на базаре».

Образ Мастера подействовал лучше всякого молока. В голове начало проясняться, а перед глазами перестало двоиться. Правда, тошнота не проходила. Из-под прикрытых век Волчок вглядывался в Стрижа: что-то с ним было не так. Слишком спокоен? Нет, он всегда как снулая рыба. Любой на его месте бы радовался и рассказывал, как ему удалось обойти соперника, а этот молчит, пакость замышляет. Вон, побледнел, аж позеленел. Жаба и есть.

Волчок поморщился. Мысли снова расползались. Сотни жал по всему телу твердили: опасность, убей! Но случай был упущен.

 Пора.  Угорь кивнул в сторону пьяного сержанта, выискивающего, с кем подраться.  Давай поднимайся.

Шорох со Стрижом тоже смотрели на него, готовые снова подхватить и нести, как бурдюк с требухой. От холодно-деловитого взгляда белобрысого Волчку было мерзко. Неуютно. Оказаться бы подальше отсюда! А еще лучшесвернуть ему шею.

На всякий случай Волчок отвел глаза. Хоть Мастер и выучил подмастерьев не показывать истинных чувств, рисковать не хотелось.

Путь через кухню и черный ход дался тяжело. Ноги не слушались, каждый шаг отдавался горячим, чавкающим ударом в висках. На свежем воздухе Волчку полегчало. Но стоило представить, что придется идти через весь Старый город, как накатила тошнота, а внутренности попытались выплеснуться наружу.