Акута задрал голову, разглядывая стонущую и кружащуюся над ним птицу. «Черный ибис в черном небе. Тяжелые грядут времена», подумал мудрый кайман, вздохнул и посмотрел на ребенка.
Плач в деревне
Сборщицы креветок были уже возле своих хижин, когда кто-то спохватился, что с ними нет жены вождя. Идти в джунгли ночью в грозу было опасно и глупо. Темнота не давала шансов найти кого-либо до утра, а вспышки молний и раскаты грома пугали и без того напуганных женщин. Придя в деревню, они дружно кинулись к дому вождя, причитая, плача и крича на все голоса. Выслушав плакальщиц, муж Ваугашинсмелый Каутемоквзял копье, лук со стрелами и ушел искать жену в том направлении, куда показали женщины.
Награда за труды
Всю ночь старый крокодил и муравьиный маршал просидели возле сейбы, охраняя женщину и её сына. О чём они просили своих богов, никто не знает, но рано утром, когда Ваугашин еще спала, из джунглей вышел мужчина. Вождь ступал тихо, но Аттила учуял колебания земли и разбудил Акуту. Кайман поднял голову, увидел крадущегося война с копьем и решил уйти.
Останься, сказал Аттила.
Люди не любят кайманов, буркнул старик, разглядывая приближающегося индейца.
Да, я знаю Но ты спас его сына.
Откуда ты это знаешь?
Пришли разведчики из деревни. Они рассказали, что слышали, а слышали они, будто у вождя пропала жена и он ушел её искать. Наверное, это он!
И все-таки я лучше пойду. Да и в животе что-то сосет, надо чем-нибудь набить брюхо после тяжелого и волнительного дня.
Ну как знаешь, а я останусь и буду свидетелем встречи отца и сына.
Оставайся и постарайся выжить, кайман развернулся и не спеша заковылял к берегу.
У реки пахло тиной и кувшинками.
Прошедший накануне дождь поднял со дна реки ил, и он, словно кисель, плавал по поверхности. «Дом, милый дом», Акута плюхнулся в темную воду, вильнул хвостом и ушел на глубину, оставляя за собой пузырящийся след.
Аттила проводил взглядом крокодила и поднялся во весь свой гигантский рост. Он был выше любого солдата из своей армии и достигал половины спичечного коробка. Но ни его рост, ни его квадратная голова с мощной выступающей челюстью нисколько не смутили человека. Он даже не заметил фельдмаршала. Его взгляд был прикован к Ваугашин и лежащему у неё на руках младенцу. Вождь подбежал к ним и упал на колени, бесцеремонно вдавив Аттилу по прозвищу Свирепый в мокрый песок, на котором еще виднелись следы, оставленные мудрым Акутой.
Порт Макапа
Вдоль пологого берега, увитого корнями мангровых деревьев и утыканного лодками, стояли тростниковые хижины рыбаков.
Всё пространство вокруг домов было завалено разбитыми ящиками, порванными и спутанными сетями, рассохшимися бочками для солонины, прогнившими парусами, кусками мачт, ржавыми якорями и прочим хламом. Всё, что приходило в негодность, сваливали за домами и возле них. Вдобавок ко всему сюда же сливали помои, бросали старую истлевшую одежду, пустые бутылки и дохлых животных. Всё это не придавало поселку чистоты, а запахи заставляли даже самых стойких зажимать носы, проходя мимо рыбацкой деревушки.
За поселком рыбаков начинался город Макапа с его каменными двух- и трехэтажными строениями. В городе была всего одна улица. Дома, выстроившись в одну кривую линию, тянулись до того места, где река, разорванная островами, соединялась в один широкий пенящийся поток; там уже пахло океаном и слышен был шум прибоя.
В конце улицы виднелась католическая церковь с покосившимся крестом и красной черепичной крышей, за кирхой, как называли её католики, торчали полуразрушенные бастионы крепости.
К каменным крепостным стенам привалился двухэтажный трактир.
На первом этаже была харчевня, а на верхнем размещалась дешевая гостиница. Рядом с трактиром был рынок, а чуть ниже по улицепорт. Причал был утыкан парусными шхунам и рыбацкими вёсельными баркасами, среди которых гордо возвышался двухэтажный колесный пароход с не совсем уместным для речного судна названием «Гончий пёс».
В сезон дождей Макапа замирал, превращаясь из оживленного портового городка в захолустье на краю света. Гостиница пустовала второй месяц. Хозяин заведения был безмерно рад, когда в порт вошел корабль и бросил якорь. Но радовался трактирщик не пароходу, а постояльцу в виде неопрятного идальго, которому смог в «мертвый сезон» продать комнату по цене в два раза дороже, чем в хорошие времена.
Гонсалес
На втором этаже, в одном из номеров, пропахшем ромом и клопами, на жесткой походной кровати лежал худосочный мужчина с орлиным носом и жесткими каштановыми волосами на голове. Точно такого же цвета и точно такой же жесткости были его усы, которые топорщились во все стороны. Одет он был в жакет, из-под которого торчала грязная, давно не стиранная сорочка; черные, расшитые бисером брюки были заправлены в ботфорты, а на шее был повязан платок в крупную черно-белую клетку.
Через прикрытые ставни доносились крики торговцев, пьяная ругань, грохот якорных цепей и скрип уключинвсё, что люди слышат каждый день, посещая Макапу.
Мужчину звали Альварес Гонсалес.
Он явно кого-то ждал. Его нетерпение выражалось в том, что курил он уже пятую сигару и всё время смотрел на часы, которые стояли в углу комнаты.
Где-то внизу хлопнула дверь.
Гонсалес напрягся, прислушиваясь. На первом этаже раздались голоса, загремели ведраи вновь всё стихло.
Чертов трактирщик! Гонсалес вытащил руки из-под головы. Он жил здесь третий день и третий день не мог успокоиться, что хозяин содрал с него тридцать сантимов за комнату вместо пятнадцати. Идальго свесил руку, пошарил под кроватью и вытащил оттуда бутылку рома. Зубами выдернул пробку и выплюнул её себе на грудь. Сделал глоток обжигающей жидкости, поморщился, закурил. Пуская сизые кольца, лежал и думал о превратностях судьбы. Сколько раз он был в этом городишке, но никогда и не помышлял, что именно отсюда начнется его восхождение к славе и богатству.
Старинный манускрипт
Еще раз хлопнула входная дверь.
Раздались шлепки босых ног по деревянной лестнице, ведущей на второй этаж. Скрипнула половица возле номера, в дверь стукнули один раз. Не дожидаясь разрешения, в комнату скользнул невысокий монах с мясистым лицом, заплывшими веками и тонзурой на голове. Темно-коричневая суконная ряса висела на нём мешком и была подхвачена под упитанным животиком пеньковой веревкой. На спину был откинут капюшон, а из-под подола торчали грязные босые ноги, перепачканные красной глиной.
Я принес то, что вы просили, сеньор Гонсалес, монах Люк, как звали этого пройдоху, закрыл за собой дверь на засов. Он словно боялся, что их подслушают и о тайне, которую он собрался тут поведать, узнает еще кто-нибудь. Шлепая босыми ногами по грязному полу, монах подошел к кабальеро и протянул свернутый пергамент. Вот! сказал он и замер в ожидании похвалы и платы.
Пружины застонали, и Гонсалес сел на кровать.
Тень от его фигуры упала на стену, увеличивая крючковатый нос и усы до гигантских размеров. Выставив руку, взял свиток и поднес к своему длинному носу, ноздри сошлисьи он вдохнул в себя принесенные запахи. Блеск перстней на пальцах заставил монаха зажмуриться и отвести взгляд, дабы не искушать себя сребролюбием.
Действительно, старинный. Гонсалес сдул пыль и улыбнулся. Пахнет древесной корой, сыростью и мышами. Где он хранился?
В монастыре Святого Себастьяна, монах подобострастно сложил руки на груди.
Это оригинал?
Дон Гонсалес может гневаться на меня, но я тут ни при чём. Это копия.
А где оригинал?
Большое несчастье случилось с ним. Он сгорел во время пожара несколько лет назад. Но, к великой радости моего господина, то бишь вашей светлости, за полгода до этого с оригинала сделали три списка. Это один из них.
Еще раз скрипнули пружины, тень качнулась и по стене подплыла к столу.
Гонсалес раскатал свиток по столешнице и, придерживая руками, склонился над ним.
Покажи.
Монах подошел, стал рядом и запыхтел, пытаясь сориентироваться. Через некоторое время он ткнул пальцем на стыке границ Бразилии и Британской Гвианы.