Гиацинт, старейшая из Леурресс, обхватывает мое лицо старческими руками.
Ты унаследовала свирепость своей матери, говорит она, сверкнув полуослепшими глазами.
Об этом судить лишь мне. В мягком голосе Одивы слышны властные нотки.
Я едва сдерживаю улыбку. Женщины тут же расступаются перед matrone, но, почувствовав, что Сабина решает последовать их примеру, я касаюсь руки подруги, и она замирает на месте. Она знает, что придает мне уверенности.
Мама, склонив голову, приветствую я.
Одива шагает по каменному полу, не издавая ни единого шороха, отчего создается впечатление, будто она скользит над ним. Вокруг ее сапфирового платья кружат сверкающие пылинки, напоминая звезды на небе. Но что действительно поражает, так это ее ожерелье благодати. Кулон из кости медведя-альбиноса, вырезанный в форме когтя, раскачивается среди настоящих когтей медведя на ее трехъярусном ожерелье вместе с зубами ската-хвостокола. А когти и перья филина напоминают эполеты на ее плечах. Среди них также есть кость благодати, вырезанная в виде когтя. А еще у мамы есть корона, сделанная из позвонков асписовой гадюки и черепа гигантской вечерницы огромной летучей мыши. Кости прекрасно оттеняют волосы матери цвета воронова крыла и ее белую, словно мел, кожу.
Я не шелохнулась, пока ее черные глаза скользили по моему ожерелью. Закончив осмотр, она поддевает пальцем самый большой из зубов.
Какую благодать ты получила от тигровой акулы, ради чего решила подвергнуться такой опасности? произносит она небрежно, но ее красные губы поджимаются в неодобрении.
Ее famille единственная famille в этом районе Галлы с годами сократилась до сорока семи женщин и девочек. Так что поиски благодати не должны ставить нашу жизнь под угрозу.
Раньше наша famille была намного больше, но пятнадцать лет назад на землю обрушилась Великая чума. И сражение за переправу ее бесчисленных жертв убило половину наших сестер. А остальные пали под натиском болезни. С тех пор мы изо всех сил стараемся контролировать население Южной Галлы. Хоть нас теперь мало, мы остаемся избранницами богов и основоположницами рода. И другие Леуррессы по всему миру не смогут переправлять своих мертвецов без нас. Наши силы связаны.
Обостренное обоняние, улучшенное зрение в темноте и шестое чувство, помогающее определить, кто находится рядом, говорю я заготовленный заранее ответ.
И только собираюсь добавить «плавание, охотничьи инстинкты и свирепость», как встревает мама:
Все эти благодати я получила от ската.
Кроме способности видеть в темноте, поправляю я.
Не так уж она тебе и нужна. У тебя есть кость крыла сокола. Ее достаточно для улучшения зрения.
Между собравшимися Леуррессами проносятся шепотки одобрения. У каждой из Перевозчиц есть кость животного в основном птицы, дарующая улучшенное зрение и возможность видеть дополнительный цвет. Цвет смерти.
Я скрещиваю, но тут же опускаю руки, борясь со вспыхнувшей защитной реакцией.
Но акула оказалась невероятно сильной, мама. Ты не представляешь, насколько она сильна. Она застала нас врасплох.
Уверена, Одива не сможет оспорить тот факт, что мне не помешает сила к моим костям благодати. И теперь она у меня есть, вместе со свирепостью и уверенностью. Вот только мать уловила лишь одно слово.
Нас?
Я на мгновение опускаю глаза.
Сабина помогла мне.
Я тут же чувствую, как подруга застывает рядом. Она ненавидит привлекать к себе внимание. А сейчас все взгляды Леурресс устремлены к ней, и при этом взгляд моей матери самый тяжелый.
Когда Одива вновь переводит взгляд на меня, выражение ее лица остается таким же спокойным, как воды в лагуне. Но под этой маской бурлит что-то столь же свирепое, как акула. Но она злится на меня, а не на Сабину. Она никогда не сердится на Сабину.
Леуррессы замолкают, и тихий шепот моря наполняет пещеру, словно мы оказались в гигантской раковине. Мое сердце колотится в такт ударяющим о берег волнам. Никто не запрещает принимать помощь от другой Леуррессы во время охоты, но это не одобряется. Еще минуту назад это никого не волновало потому что убийство такой грозной хищницы затмило этот факт, но красноречивое молчание мамы наталкивает на определенные мысли. Я едва сдерживаю вздох. Что еще мне сделать, чтобы произвести на нее впечатление?
Аилесса не просила меня о помощи. Голос Сабины звучит тихо, но спокойно. Она опускает мешок с акульим мясом и складывает руки на груди. Но я испугалась, что у нее закончится воздух. Поэтому поддалась страху и нырнула вслед за ней.
И жизнь моей дочери действительно оказалась в опасности? склонив голову набок, спрашивает Одива.
Не больше, чем ваша собственная, когда вы отправились убивать медведя с ножом и одной-единственной костью благодати на ожерелье, matrone, тщательно подбирая слова, отвечает Сабина.
В ее голосе нет и капли иронии, а лишь смиренная и убедительная правда. Когда Одива отправилась на охоту за медведем, ей, как и мне сейчас, было семнадцать. И без сомнений, она сделала это, чтобы что-то доказать своей матери. Моей бабушке, которую я едва помню.
Брови мамы приподнимаются, и она подавляет улыбку.
Отлично сказано. Тебе следовало бы поучиться у Сабины, Аилесса. Ее взгляд встречается с моим. Возможно, обладай ты таким же красноречием, то смогла бы обуздать свое извечное желание провоцировать меня.
Я стискиваю челюсти, чтобы скрыть свою обиду. Сабина бросает в мою сторону полный извинений взгляд, но я не сержусь на нее. Она ведь пыталась защитить меня.
Да, мама.
Как бы я ни старалась доказать свою ценность как будущая matrone нашей famille, мне не хватает простых добродетелей, которыми от природы обладает моя подруга. И мама постоянно норовит мне указать на это.
Оставьте нас, приказывает она другим Леуррессам.
И те, поклонившись, тут же возвращаются к своей работе. Сабина направляется за ними, но мама жестом останавливает ее. Хотя ее слова предназначены мне.
Полнолуние через девять дней.
Напряжение, сковывающее грудную клетку, отступает, и я делаю глубокий вдох. Она имеет в виду мой обряд посвящения. А значит, приняла мои кости благодати все до единой.
Я готова. Более чем готова.
Гиацинт научит тебя песне сирен. И ты попрактикуешься на деревянной флейте.
Я усердно киваю головой. Все это мне уже известно. Я даже выучила наизусть песню сирены. Гиацинт играет ее по ночам. А иногда и плачет после этого, и ее рыдания сливаются с эхом морских приливов. Песня сирены так прекрасна.
Когда я смогу получить костяную флейту?
Нервы гудят при мысли о скорой возможности прикоснуться к ней. Я застыла в паре шагов от мечты, к достижению которой стремилась с самого детства. Скоро я буду стоять рядом с моими сестрами Леуррессами, и вместе с ними стану использовать свои благодати, чтобы провожать души умерших через врата Тируса и Элары.
Неужели действительно нужно ждать полнолуния?
Это не игры, Аилесса, возмущается мама. Костяная флейта не какая-то игрушка для призыва твоего amouré.
Я перекатываюсь с носков на пятки.
Да, я знаю.
Игра на костяной флейте также открывает Врата в ночь переправы, а вслед за ними открываются другие врата по всему миру. Где бы ни жили люди, они умирают, и их души необходимо переправлять в подземное царство. А без костяной флейты никто из умерших здесь или в дальних землях не сможет перейти в загробную жизнь.
Одива едва заметно качает головой, словно я все еще непослушная девчонка, которая бегала по Шато Кре и приставала к каждой Перевозчице с просьбой позволить примерить их ожерелья. Но с тех пор прошло много лет. Я повзрослела, поумнела и завладела собственными тремя костями благодати. И готова совершить последнее убийство.
Мама подходит ближе, и мое шестое чувство обрушивается на меня, как молот на наковальню.
Ты уже решила, будешь ли пытаться родить ребенка?
Жар опаляет кончики моих ушей. И, покосившись на мгновение на Сабину, замечаю, что она тоже покраснела. Видимо, разговор продолжится на унизительную тему. А ведь мама никогда не обсуждала со мной интимные отношения. И все, что мне известно, я узнала от Жизель, которая провела целый год, наполненный страстью, со своим amouré, прежде чем убить его. К сожалению, это не подарило Леуррессам еще одну дочь ну или сына, если уж на то пошло. Хотя рождение мальчика нечто неслыханное. И теперь все Леуррессы смотрят на Жизель по-другому, словно она неудачница и достойна лишь жалости. Она же воспринимает все совершенно спокойно, но ей все равно не позавидуешь.