Где?!
Впрочем, можно было и не спрашивать. На стене горели факелы, кое-где пылали костры, и в их неверном, дрожащем свете, отбрасывающем длинные тени, я увидел метавшихся людей, рубивших друг друга и истошно орущих от полученных страшных ран, кто ещё оставался жив. Звенела стальи как я мог дрыхнуть при таком шуме?!
Все ко мне! это уже наш десятник закричал. Становись!
Я торопливо схватил щит. Опоясываться времени уже не было, и передо мной встал выбор: взять с собой меч или копьё? Без пояса придётся ножны нести в руке, а копьё тогда как тащить? В другой руке, со щитом? Я, рассудив, что хороший меч на дороге не валяется, и его ещё под руку подбирать нужно, приноравливаться, а уж копьё-то найти можно всегда, поспешил к командиру, оставив и копьё, и пояс с ножнами, и мешок с поклажей, и доспех, чтобы никогда больше их уже не увидеть.
Мы кое-как начали ставить строй. В наши сомкнутые щиты стукнули несколько стрел; кто-то застонал и отвалился. Теперь уже стало понятно, что ворота распахнуты, и чтов них один за другим врываются вражеские солдаты. Их поток ещё казался невелик, и вроде бы имелся шанс отжать всех назад. Но только нихельцы имели перед нами преимущество: они врывались бодрые, заведённые, настроенные на победу. Мы же стояли опухшие и сонные, многие ещё и похмельные, и не успели разогреться и разозлиться как следует.
Держать строй, сукины дети! Вперёд! послышался зычный голос.
Это уже наш сотник командовал. Как-то невольно стало спокойнее: командир тут, рядомничего, отобьёмся!
Мы двинулись вперёд. На нашу стену нахлынула волна нихельцев, надавила, застучала по щитам. Вот и мы с Мальком, наконец-то, сошлись с врагами врукопашную вплотную, лицом к лицу, а не так, как на стене, где мы довольно легко били их поодиночке, и не так, как в поле, где нам до них добраться так и не пришлось. Тут нам не было возможности делать всё, что хотелось: строй силён лишь тогда, когда каждый воин прикрывает соседа слева, поэтому махать мечом можно только вперёд, и нельзя крутиться во все стороны. А противник, напав малыми силами, изо всех сил старается разорвать наши ряды и создать неразбериху. При этом нихельцы орали, кричали обидные слова, т. е. всячески провоцировали нас броситься в свалку.
Держать строй! Держать строй! надрывались десятники. Не отрываться!
Сначала мы постепенно продвигались вперёд, неумолимо оттесняя противника назад, к воротам. Но тут словно ударила вторая, могучая волна: тяжеленные створки ворот стали беспомощно распахиваться под напором сотен осаждавших, пока полностью не разошлись в стороны, и бурный поток людей хлынул внутрь ночного города, сметая всё на своём пути: «козловые» заграждения, которые проникший ранее отряд и так уже успел частично разломать и раздвинуть, «стены», состоявшие из нестройных рядов оборонявшихся, недостаточной ещё «толщины».
Это страшное зрелище, когда тысячи людей оголтело прут плотной массой. У кого-то на пути оказывались наши заграждениятаких невезучих свои же насаживали на торчавшие во все стороны колышки, общим давлением толпы, и при этом им было никак невозможно увернуться в сторону. Сооружённые преграды очень быстро оказались завалены грудами тел, разрушены и смяты, а по трупам бежали всё новые и новые сотни, быстро взбираясь на кучи своих мертвецов и сбегая вниз
Те несколько сотен защитников, что успели выстроить полукруг, примыкавший к воротам, оказались также смяты. По счастью, наш десяток стоял с фланга, и ему досталось не так сильно, в отличие от тех, кому пришлось встать на пути потока нападавших: они скрылись под лавиной наступавших с головой. Если там кого и не убили, то затопталиэто уж точно, хотя в темноте я эти подробности увидеть никак не мог. Если бы мы продолжали оставаться штрафниками, то как раз и попали бы под этот поток
Однако, этот ночной штурм противника очень сильно ударил по духу нашего войска. Самые дальние шеренги дрогнули, сломались, и бросились бежать. Средние тоже заколебались, и тоже стали быстро редеть. Нихельцы ещё поднажалии вот уже нашей обороны нет: все кинулись врассыпную. Нашего десятника убили: сначала проткнули копьём, потом ещё и по голове ударилинесколько капель упали мне на лицо. Вот так и не стало командира, который хорошо ко мне относился, а я даже его и не запомнил как следует: безжалостное время начисто стёрло из моей памяти и его фигуру, и походку, и манеры. Только и помню, что он со мной болтал вполне откровенно. Душевный был такой мужик, умный, и не трус.
На наше счастье, нихельские командиры стали трубить построение. Их массированный штурм выдохся, а поток атакующих стал распыляться в разные стороны и терять свою пробивную силу. Я в который раз смог увидеть пример чужестранной дисциплины: разгорячённые солдаты, услышав призывные команды, послушно прекращали натиск, отступали и начинали строить правильные шеренги. Это и спасло нас с Мальком от окружения и гибели: наши противники прекратили сражение с нами и попятились назад. Иначе бы от меня не то, что мемуаровдаже сандалей бы не осталось.
Мой друг сгоряча хотел продолжать бой и рванулся вслед за нихельцами, но я ухватил его за плечо:
Малёк! Щит за спину: отходим!
Не знаю, услышал он меня в общем шуме или нет, но, глянув мне в глаза, послушно забросил щит за левое плечо и, развернувшись, побежал вслед за мной.
К сотнику! К сотнику! кричал я по дороге, и даже сумел развернуть несколько ополоумевших солдат, бегущих куда глаза глядят.
Каким бы воин великим не был, но, когда сражаются две армии, он непременно должен прижиматься ближе к командиру. Этот главный урок, вколоченный в меня в гренплесской тюрьме, я запомнил навсегда.
Куда?! Куда, сукины дети! Стоять!
А вот и он, почти родной наш человек. Глаза его сверкали бликами от испуганно мерцавших факелов, усы развевались, почти, что как у моего Учителя, когда он стоял на ветру. Он потрясал тяжёлым мечом, как ивовым прутиком, и давал ощущение, что за нимкак за каменной стеной. Эх, а я никогда так и не выработал в себе никаких полководческих навыков Несколько человек повернули то ладно.
Сотник даже руки развёл, чтобы загородить дорогу бегущим, и наклонил свою голову на бычьей шее немного вперёд. Что ж, у него получилось отрезвлять бегущих: впавшие в панику солдаты останавливались, строились. Мы с Мальком тоже встали в строй с незнакомыми бойцами.
Бой в ночном городе напоминал скорее бойню. Сотник получал приказы и командовал нам топать туда или сюда. Генерал и командиры полков всё-таки заранее продумали план уличных боёв, и я видел множество баррикад, возникших этой ночьюсловно по волшебству. Кто-то лихорадочно крушил выкатывал со дворов телеги, бочки, выносил мебель, двери и сваливал всё это на улицы. За такими рукотворными завалами укрывались лучники, осыпая нихельцев подарками. На чердаках прятались арбалетчики, выцеливая вражеских командиров. Со вторых этажей нихельцев щедро осыпали горшками с горящей смолой, кидали на них камни, тяжёлые стулья и даже просто кухонную посуду. Мне в память врезалась женская рука, бросившая в окно вазу с цветком.
Кстати, многоэтажные каменные дома стояли, в основном, в центре, т. е. мне пришлось сражаться уже далеко от крепостных стен: нас неумолимо продавливали вглубь города.
Кто-то шёл на войну потому, что ему не сиделось дома, где жена пилит и детки хнычут. Кто-то убегал от долгов. Кто-то нихельцев с детства не любил. Кто-то шёл им мстить за погибших близких или ещё за что-то. Мы с Мальком шли Родину защищать, а я, к тому же, плохо делал всё, что не походило на упражнения с оружием. Но в такие судьбоносные дни вся эта мишура отлетает, как листва осенью, и ты начинаешь драться только за самого себя, чтобы остаться живым. Ты забываешь вообще всё, кроме того, где сражался полчаса назад. В твоей помутившейся голове крутятся только бредовые картины сцен кровавой бойни, и даже не полные, а какими-то бессвязными фрагментами, словно дьявольский художник небрежно подбрасывает тебе свои зарисовки.
Вот я стою на баррикаде и рублюсь с крепким воином, злобно ощерившем в оскале все зубы до самых корней. Неудобно: завал мешает не только противнику, но и нам: на вершину забратьсяопасно: ноги можно переломать, в темноте-то. Враги со своей стороны разбрасывают наваленный хлам, пытаясь добраться до нас, а мне трудно им мешать: я ж без копья, а в меня пиками так и тычут. Наших копейщиков всё же оттеснили, один из них рухнул мне под ноги, и вот я неожиданно оказался лицом к лицу с тем оскалившимся нихельцем. Мы столкнулись щитами, и я еле-еле устоял на ногах: с крепким, крупным мужиком мне, молодому, тягаться силой было бесполезно. В бою всё решают мгновения, и ты, потеряв равновесие, теряешь время и почти наверняка и жизнь. Мои чувства уже успели притупиться, и страха смерти особого не былобыло только чувство досады из-за того, что погибаю так глупоот тупого солдафона. Но, когда он уже опускал на меня свой меч, ему в лицо ударил арбалетный болт, невесть откуда прилетевший и едва ли для него. Я отчётливо услышал сочный хруст, хотя вся улица заполнилась громкими звуками боя до отказа, до шума в ушах, и казалось совершенно невероятным услышать отдельный удар в голову.