Все еще заслоняя меня от ананси с острой клешней и горящим взглядом медовых глаз, Юля возразила:
Дарсис сказал: разделать, что значит «подготовить». Так же Стас говорит «разделать поле», когда нужно разметить травяной газон под человеческую игру с мячом.
Футбол, только и вставил я, когда ленивый голос Юли спросил:
Так ведь, Дарсис? Для игры со Стасом сейчас не время? Близится время наших обязанностей.
Парень-ананси опустил взгляд на уродливые шипы кастета, который проболтается на его руке весь день. Шипы саморастворятся черт знает когда. Наверняка, пришельцу еще придется отвечать, зачем их слепил, перед его наставниками в Гарнизоне. Но человеческую кровь на шипах объяснить немного сложнее.
Играй со своим щенком сама, сказал Дарсис и отвернулся.
Все случилось чертовски быстро. Глазом не успел моргнуть. Вся столовая таращилась на нас. Даже круглые ребята побросали свои хот-доги.
Маленькие комариные укусы чужого любопытства покалывали мою кожу. И мозг.
Я крикнул: Сорри! Разборки закончились, занимайтесь своими делами, нечего глазеть. А то пицца остынет.
Веснушка-Никсия, рыжая девушка, с пяток до самой макушки исцелованная солнцем, спросила:
Вы что, подрались из-за Юлирель? У вас типа любовный треугольник?
Все вокруг заулыбались.
Типа квадрат, сказал кто-то, указывая в спину Маны, девушка спешила вслед за Дарсисом из столовой.
Не угадалитипа овал, бросил я. На меня недоуменно уставились. Значит, ноль углов, болваныши.
Я взял Юлю за руку, собираясь тоже смыться. Но холодный резкий голос приморозил меня к полу:
Что здесь происходит?
Стремительно, как бабочки к последнему неопыленному цветку, гешвистеры понеслись к выходу. Остались только глаза, шафрановые, с красными прожилками, эти узкие щелки уставились на меня с шестидесяти-, или восьмидесяти-, или столетней, или с любой другой возрастной верхотуры, до которой я смогу добраться разве что сморщенным облыселым трупом. Красные аксамитовые одежды со «змеиной» фактурой взметнулись, и старый ананси мгновенно пересек двадцать метров от порога до фабрикоида, которого я с Маной закидал пиццей с роллами. Вот он, архонт Гертен, член Совета Правления Анансией, достойнейший ее житель, один из руководителей Научно-испытательного центра, куратор программы «Гешвистер». Званий много, суть однапохититель детей.
Архонт, поклонилась Юля. Я молчал.
Юлирель, кивнул статный старик и сковырнул длинным синим пальцем жареный анчоус от пиццы со лба фабрикоида. Вероятность такого поведения подопечных людей рассматривалась, но из-за ее незначительных ноля целых семи десятых процента защиту от нее не учли в программировании обслуги.
Теперь вероятность явно немного приросла, сказал я. На каких-нибудь никакущих девяноста девять процентов.
На восемьдесят семьдля завтрака на завтра, сказал архонт. Далее процент уменьшается по экспоненте каждый день при условии отсутствия повторов эксцесса. Человеческая память очень короткая.
Совсем как у рыбок, сказал я, глядя как костлявые пальцы архонта сдирают с металлической обшивки еще один анчоус. Эти же пальцы, эту же крупную синюю ладонь он протягивал мне шесть лет назад, чтобы увести внутрь стальных коридоров орбитальной станции к Юле. Протягивал со словами «Мы не обидим». Чертов лжец, я все помнил!
Старый ананси бросил анчоусы под ноги и повернулся к нам. Его костюм, похожий на чешую красной змеи, плотно стягивал винный пояс из аксамита.
Гертен велел:
Станислав, после утренней инъекции зайди в мой кабинет.
В этот раз я слегка поклонился. Архонт развернулся, я не отрывал взгляда от его спины до самой двери. Вот он, отец девушки, за которой я ухаживаю шесть долгих лет. Вот он, настоящий мой хозяин. Чудовище, разрушившее мою жизнь.
Тупые зубья чужой боли оцарапали мою правую височную кость. Я повернулся к Юле. Кроме нас и фабрикоидов, все покинули столовую. Красивое лицо девушки безразлично-спокойно смотрело перед собой. Но внутри нее словно тиски сжимались, я чувствовал!
Стас, сказала Юля, мне нужно идти приступать к обязанностям.
И тут до меня дошла моя собственная боль в пальцахтак крепко я все это время впивался в ладонь Юли. Я резко отдернул руку. На голубоватой нежной коже девушки остались темные отметины.
Прости, выдохнул я. Юля молча пошла к выходу. У двери она, не оборачиваясь, сказала:
Сегодня я заботилась о Стасе.
Взметнулась напоследок черная лавина спутанных волос. Вдруг подумалось: и, правда, не помешало бы расчесать.
Глава 3
В инъекционной человеческие половинки гешвистеров задирали правые рукава рубашек и по очереди подходили к машинам, впрыскивающим «сыворотку». Зал немаленький, но пятьсот детей набились в него так плотно, что и гравипушкой не отшвырнешь.
Повсюду дыхание, пропахшее выпечкой с завтрака. Оладьями. Жареной говядиной. Теми же хот-догами. Ароматы дышали мне в лицо. А я позавтракал сегодня одной лишь нервотрепкой.
Слюни вытри, сказала Мана, когда я протиснулся к ней со спины. Ко мне бразильянка не повернулась. Я провел ладонью по губам.
Очередь двигалась достаточно медленно, чтобы произнести слово. Бесполезное ничего не меняющее слово, а произнести его все же надо.
Я сказал: Прости.
Мана резко развернулась ко мне. Волна черных волос хлестнула меня по щекам.
Дарсис хотел ударить меня? прошипела девушка.
Нет.
Значит, ты хотел? ее покрасневшие глаза впились в меня.
Конечно, нет, отмахнулся я и, оглянувшись по сторонам, зашептал:
Мана, я уже говорил, что не знаю, как это происходит. И почему.
Мана недоверчиво прикусила губу.
Все из-за того, что я отобрала тот кусок пиццы. Говорила мне мама: голодный омим, мужчина, сердитый омим. Теперь ты меня ненавидишь.
Да нет же, шикнул я. Я не передавал Дарсису ненависть, только чуток недовольства.
Чуток? рыкнула Мана. Он чуть не разбил нам головы!
Черт знает, почему его переклинило, и он набросился на тебя. Но Дарсис и правда ненавидит меня.
Абсурдо, чушь! теперь очередь Маны отмахиваться.
После того как я вытянул из него всю ярость, он все еще пытался мне врезать.
Ты сам сказал, что не знаешь, как это происходит.
Очередь дошла до Маны. Девушка просунула смуглую руку, всю в старых ножевых шрамахследах незабываемого детства в незабываемом земном городе Сальвадорев стеклянную трубу машины. Внутри трубы силиконовые держатели обхватили смуглое предплечье. Автоматический безыгольный шприц прыснул в вены девушки тонкую струю «сыворотки». Как в песне:
Струя любви,
Звезда в жасминах,
Мозгипока.
Трубка рядом с Маной освободилась, я впихнул руку. Двадцать секунд ждешь, никакой боли, так легкая щекотка. Только на немного поношенных за сутки розовых очках быстро сглаживаются царапины, убираются потертости, промываются стеклышки. И снова тысчастливый и безропотный солдат любви, которому все фиолетово.
Ушло время, когда я пытался избежать стеклянной пасти этой мозгодавилки. Насильно или нет, сверхзвуковой шприц втыкали в меня. Нет смысла бунтовать, если ты все равно спозаранку бежишь по росистым лугам и собираешь яркий цветочный букет к Юлиному пробуждению.
Никсия пристроилась к трубе слева от меня. Ее хищная улыбка заставила меня дергаться, как кролика в капкане.
И кто же пойдет с принцессой-инопланетянкой на танцы? колкий вопрос нырнул солдатиком с ее красного язычка. Ты или Дарсис?
В моей голове прокатилась горящая колесница гнева Маны, которая все слышала.
С чего бы в этом году должно быть по-другому? спросил я.
С того, что в этом году Дарсису зачем-то понадобилось набить тебе лицо, улыбнулась Веснушка.
Моя реакция? Пожал плечами.
Он, видимо, хотел вытереть крем с моего носа.
Заодно сломав его аксамитовым наростом на кулаке? хмыкнула рыжая. Я снова пожал плечами. Дисплей на моей машине вывел текст «Станислав Волвин инъецирован. Следующий».
Нежность не его конек, сказал я и вынул руку из трубы. Наверняка, он уже позвал на танцы Ману.
Теперь по мне словно проехался раскаленный бульдозер, и руль его держала такая же горячая девичья рука в ножевых шрамах. Я пошатнулся, чуть не рухнув. Мана заорала мне на ухо: