Щуплый снова рассмеялся.
Ардумы все к нему текут, потому и не любишь. Что, думаешь, я не заметил? Всегда ты на него поглядывал, да пыхтел от злобы, что так он удачлив.
Тёмные все его ардумы. Не пожелал бы я их. попытался успокоить себя Гвор.
А вот и нет. Я бы сегодня наведался к нему, посмотрел, что нового. Хочешьпойдём со мной. Не поверю никогда, что ты его вещицы занятными не считаешь.
А если и считаю, то и тогда с места не сдвинусь.
Не успел его сосед и рта раскрыть, как в коридор ввалилась тетка Кафизель и, подбоченившись, встала прямо перед ними.
Утра доброго, торговли хорошей, мужички.
Щуплый и его приятель заёрзали на местах, а губы у обоих растянулись в вынужденных улыбках. Промычав что-то про себя, Гвор выдавил:
И тебе, Кафизель. Уж кому-кому, а тебе жаловаться не приходится. и тут же поспешно добавил: Рад, что у тебя столько народа толпится.
Кафизель посмотрела в сторону толпившихся у её места людей, старательно скрывая улыбку.
Не подлизывайся. вдруг торопливо заговорила она, оглядываясь по сторонам. Сказать я вам кое-чего пришла. Места свои держите при себе, кто проситься будетне пускайте ни в какую. Упирайтесь, как умеете. Уж я-то вас знаю, вы ни пальца места лишнего не отдадите, так не подведите в этот раз.
Ну, а если знаешь, чего говоришь? сказал коротышка.
Да торговку одну прогоним сегодня.
Это кого? запыхтев от любопытства, спросил Гвор.
Всё тебе знать надо! прикрикнула та. Делай, как велят.
Как только Кафизель ушла, Гвор поднял искажённое злобой лицо. Коротышка, взглянув на него, захохотал во всю глотку.
Гвор! Видел бы ты сейчас свою рожу!
Чтоб ты провалился! голос толстого заклокотал, предупреждая о вспышке гнева. Но лицо его постепенно приняло нормальный цвет, кулаки разжались, и он лишь сказал: Ох и ненавижу я эту бочку!
Солнце припекало всё сильнее. Каменные плиты улиц и стены домов разогрелись до того, что о них и обжечься можно было, если неприкрытым чем дотронуться. Звальцы кричали, мозоля слух всем, кто находился рядом, и торговля мало-помалу начала разгуливаться.
Тётка Кафизель надела широкополую шляпу и утёрла вспотевшие щёки. Она глядела по сторонам и щурилась. Сегодня под ней на Баник стояло по меньшей мере двести торговок, и все они, как и Кафизель, настороженно оглядывались и вели себя по меньшей мере странно, точно их всех вот-вот разгонят.
И тут Кафизель встрепенулась и подскочила.
Ну что, латочки мои. сказала она недовольно и хлопнула в ладоши.
Сотни глаз уставились туда, где неторопливо шла Джерисель Фенгари. Ей сегодня некуда было торопиться. Одно-единственное ожерелье лежало в кармане её шёлковой белой юбки. Джерис подошла к Кафизель и осмотрелась.
Доброго дня. сказала она. Гляжу, мне сегодня совсем места не оставили.
Кафизель склонила голова и упёрлась руками в бока.
Джерис, тебе сегодня оно не нужно.
Вы прямо-таки угадали! ехидно сказала Джерис. Торговать мне сегодня нечем, но ожерелье надо отдать. Дорогое.
Торговки зашептались и заёрзали на местах. Джерис нахмурилась и оглядела толпу лати. Кафизель молчала.
Чего уставились? спросила Джерис и спрятала руки в карманах.
Торговки повскакали с мест, поднялся шум, и кто-то плюнул Джерис под ноги. Кафизель подняла руку, призывая их замолчать.
Новости прилетели. сказала она и цокнула языком. Очень интересные новости, Джерис.
Это ещё какие? нагло спросила Джерис, подходя к Кафизель.
Такие. кивнула Кафизель головой в сторону холма, и Джерис остановилась. Видели тебя. В храме.
Джерис усмехнулась, поправила складки юбки и сказала:
А что, теперь в храм только с разрешения? Может, ещё главе города прошение отправить?
Видели тебя старухи с Кадрога. И то, что ты сделала, тоже видели.
Джерис подошла вплотную к Кафизель, едва не касаясь лицом её широкой груди.
Старухи, говоришь?
Торговки зашумели, поднялись с мест и похватали с земли мелкие камни.
Призналась! Призналась! закричали они.
Колдунья проклятая!
Староверка!
Тихо! завопила Кафизель, но торговок уже было не остановить.
Женщины кричали все разом, и слова слились в единый вой. Толпа лати набросилась на Джерис, и она скрылась под их телами. Мимо проходили люди, косились, ускоряли шаг, увидев, что происходит что-то неладное, и скорее удалялись, чтоб не портить себе настроение. Но всё же, отойдя, останавливались, глядели, кривили лицо, а потом шли дальше, и кричали остальным, что на Баник кого-то бьют. Тогда приходили другие, так же смотрели, так же кривились, и так же уходили, догоняя товарищей у мангалов с шашлыком.
Ветер гонял по улице обрывки белого шёлка. Кафизель еле растолкала женщин, которые никак не могли успокоиться и, потеряв шляпу, наконец-то попала в толпу.
Всё! заорала она. Хватит! Разошлись! и топнула ногой так, что женщины отскочили.
Джерис никак не могла подняться. Обрывки шёлка в крови еле прикрывали её белое, покрытое ссадинами тело. Кафизель убрала волосы с лица Джерис, намотала их на руку и потянула Джерис вверх, чтоб та поднялась.
Храм вздумала наш портить? сказала она сквозь зубы. Сообщу главе города. Проклятая колдунья! Ещё раз появишься в Гаавунеповесим!
Джерис смотрела на Кафизель такими страшными глазами, что та отпустила волосы и отошла на шаг.
Ну, что ж, тогда спасибо, что не повесили. усмехнулась Джерис, вытирая кровь с губ.
Кафизель приблизилась и прошептала:
Тётке Разель спасибо говори. Помогла она мне когда-то. и тут же закричала: Пошла вон! И стыд этот прикрой! Мы тут люди приличные!
И бросила к ногам Джерис грязный лоскут ткани.
Идти было тяжело. Каждый шаг отдавался болью в голове и во всём теле. Не пройдя и десять лавок, Джерис опустилась в тени коридора напротив дома, украшенного живыми розами. Он благоухал, и переливались разноцветные стёкла его окон в лучах солнца. Под вывеской "Розовый сад" в дверях стояли юные лати и, перешёптываясь, показывали на Джерис пальцем.
Тогда двое торговцев рядом с Джерис переглянулись друг с другом.
Здесь занято! вдруг заорал Гвор, но тут же, не ожидая такого громкого своего крика, прикрыл рот рукой.
Щуплый пихнул его в бок, да так, что тот покачнулся. Джерис сидела, словно онемевшая, но от крика Гвора вскочила с места. Торговцы уставились на нее.
Не велено никого пускать. учтиво заметил коротышка. Идите, пока нам всем не попало.
Иди, иди, чего стоишь. помахал рукой Гвор.
Только после того, как Джерис стало невозможно разглядеть в толпе, он выдохнул и сказал:
И чего ты меня пихать начал?
Дурак совсем? рассердился сосед. Не слышал, чего там орали? Колдунья она!
Толстяк здорово испугался.
А если она это Того? Придёт домой и на меня наговорит чего-нибудь?
Коротышка сдвинул брови и многозначительно покачал головой в знак согласия.
Ну и глупый же ты, Гвор! вдруг рассмеялся он. Видел глаза её? Она ж заговоренная, витает в своих колдовских видениях. Не до тебя ей.
Ну ладно. с облегчением сказал Гвор и улыбнулся.
Стрелка часов ещё даже не успела опуститься до половины первого дня, как вся Баник обсуждала народный суд жестокой и опасной колдуньи, ломающей камни и готовой обрушить сами холмы на несчастный Гаавун, где в самом разгаре шла торговля ни в чём неповинных добропорядочных людей. Одни рьяно настаивали на том, что с колдуньей надо было разделаться окончательно, чтоб не бояться её тёмными ночами, и обвиняли Кафизель в мягкотелости, а другие утверждали, что, милосердно отпустив лати Фенгари, обитатели Баник обеспечили себе спокойное существование на Эгары вперед. Но, как бы значительны ни были разногласия обеих сторон, в одном латосы оказались полностью согласныничто не могло испортить сегодняшний праздник, когда можно, наевшись, напившись вволю и раздобрев, повеселиться, поплясать, почувствовать сплоченность людей и сплоченность мыслей.
Ожидание радостного события вытесняло из разума латосов все неприятные происшествия, которые так расстраивают и утомляют накануне Светлого торжества, и не дают предаться веселью. Может быть, они подумают об этом позже. Как-нибудь. Но не сегодня.
Таррель лежал на крыше, закрыв лицо руками. Грудь вздымалась тяжёлым не то от жары, не то от гнева, дыханием. Солнце жгло кожу. Крики, смех, балаганная дудка и песни заполняли всё вокруг. Таррель оторвал руки от лица и съехал по крыше. Схватился за ветку дерева, спрыгнул вниз и окунулся в прохладную тень сада. Здесь, на заднем дворе какого-то лавочника, что не пришёл сегодня торговать, тесно росли деревья и стоял огромный чан с водой. Таррель окунул в него голову и, едва не захлебнувшись, вынырнул.