Путь беглеца лёг меж двумя холмами возле города сатдунов. Подойдя ближе, он увидел, что не холмы это вовсе, а высокие да широкие, поросшие травой землянки: у их подножия были вырыты прямо в земле окна, откуда пробивался свет, освещая раскидистые кусты рядом. И такую он тягу почувствовал вдруг к этому месту, что пробился сквозь колючие заросли, залёг на земле и заглянул в квадратное маленькое оконце внутрь холма. То, что он увидел, заворожило и околдовало его. Был там не дом небесной красоты и не дивные женщины, не груды золота или драгоценных камней. Там сиял и переливался всеми цветами чудный сад, какой и во снах не увидишь: огромные деревья с длинными гибкими ветвями, клонящимися к земле от тяжести плодов. Они росли тесно, и стволы переплетались друг с другом в толстую живую цепь. Красная, словно солнце на закате летнего дня, листва сверкала тысячами звезд, ослепляя беглеца, потерявшего от изумления дар речи, а посередине, в кольце чудных деревьев, блестело маленькое озеро. Вот один спелый плод сорвался с ветки и тихо упал в воду, не потонув. Круги разошлись по зеркальной поверхности.
Путник сам не понял, как оказался у окна, ломая лёгкую деревянную решетку. Очутившись в саду, он по колено погрузился в воду и приблизился к чудесному красному дереву. Его кора была алая, как свежая кровь, а на ощупьгорячая, как раскалённые угли. Вскрикнув от боли, он отдёрнул руку. Тут взгляд его упал на висящий перед ним плод, и аргвал совсем потерял голову. Дитя волшебных деревьев отливало золотом и состояло из множества мелких частей, будто сложный механизм, а поверх сложились два маленьких, тонких, точно паучья сеть и затейливых, точно кружева мастера, крыла. Не раздумывая беглец схватил дивное яблоко. Вопль раздался в саду. Ладонь аргвала охватил огонь, стремительно поднимающийся к плечу, а зеркальная поверхность воды покрылась пеплом.
Путник бросился в воду, с шипением поглотившую его, а когда вынырнулболь стихла. С ужасом он заметил, что лишился правой руки. И тут догадка, словно молния поразила его. Забыв обо всём, аргвал наспех выудил из воды с дюжину золотистых плодов, кинул их себе в рубаху и бросился бежать
Нескоро заметили сатдуны бегство пленника, а теперь ещё и вора. Когда они спохватились, ему уже удалось ускользнуть.
Пивси помолчал, уставившись в землю, а затем продолжил:
Вот так вот, мои лати, и появился этот однорукий дежа в Гаавуне. Хитрый, умный, красавец, как и все дежи. А что на Торговане тогда приключилосьи словами не описать. Таких диковинных зверьков он привёз! И сказать трудното ли зверей, то ли хитроумных машин. Вроде летучих мышек наших. Не тех, что кровь хлебают, а таких, как на Хинбери водятсячёрные, с собачьими мордашками. Да только аргваллийские те красивей в разы были. Так он слова какие-то им шептал, а онивот чудеса! с таким прилежанием да жаром к новым хозяевам в руки лезли, что и не описать. А умные, преданные какие, даже говорить умели! Мой дед тогда целое, по гаавунским расчетам, состояние выложил за одну эту чудо-мышку: ну, думает, будет вроде домашнего зверька. И стоило оно тоговсе разузнает, везде пролезет, а потом обратно прилетит и вести на ухо нашепчет. Вот и представьте теперь, лати, что может человек военный с такими лазутчиками сделатьвесь мир будет у ног! Ни еды, ни воды, ни сна не просят. Только вот, померла эта летающая мышка у деда моего через две Эгарывидать, срок у них короткий, у бедняг.
Пивси улыбнулся от нахлынувших воспоминаний и поднял взгляд. Перед ним стояла пустая сумеречная улица. И никого вокруг.
Берег, на котором ураган вчера бушевал, вздымал огромные волны, кидал камни и, казалось, поднимал на поверхность само океанское дно, теперь был спокоен и тих. Край солнца сверкнул и исчез. Над головой мерцали редкие звёзды на синем небе, но горизонт всё ещё горел ярко-оранжевым.
Волны сегодня были особенно нежными, словно хотели извиниться за свой вчерашний гнев, и вода осторожно касалась крохотных ног в сандалиях. На песке, вытянувшись во весь рост, лежала Джерисель Фенгари. Жара ещё не успела уйти с побережья, и потому в тонких розовых одеждах Джерис совсем не мёрзла, а, наоборот, начала ощущать долгожданную прохладу. Океан сегодня был зол к ней и она, сложив руки на груди, проклинала его и в то же время просила, чтоб хоть несколько ракушек подарил он ей этим вечером.
Ожерелья Фенгари покупали. Неохотно, нечасто, но всё же покупали. В основном, приезжие с соседних провинций, где нет большой воды и таких же больших ракушек. Молодые лати, завидев украшения, просили своих мужей, маленькие латиматерей и отцов, а иногда даже и богатые латосы подходили, надеясь безобразно дешёвым подарком всё же удивить своих возлюбленных.
Вчера океан, будто бы назло перед Торгованом, раскрыл свой широкий рот и поглотил всё, что обычно выходило с волнами на берег. Джерис никогда не приходилось видеть такого, что б ни одной ракушки, ни одного блестящего красивого камня не появилось за ночь на песке. Даже водорослей, и тех было не видно.
Джерис вздохнула и села. Необъятная водная гладь стояла перед ней невинно и тихо.
Смеёшься? зло сказала Джерис. Не прощу тебе этого, океан. Голодом ты меня так уморишь. Тогда жди. Приду к тебе топиться.
Под ладонями Джерис был влажный тёплый песок. Она медленно подняла руки и уставилась на свои ладони. Потом посмотрела по сторонам, пытаясь уловить движение на дороге, на скалах или на самой вершине холма, откуда глядели верхушки редких деревьев. Но ни шороха, ни тени, ни повозки или человеческой фигуры. Побережье накрывали молчаливые сумерки.
Тогда Джерис снова посмотрела на руки, вздохнула тяжело и закрыла глаза. Её белое, точно кукольное, лицо, напряглось, задрожали губы и родинка над ними. Тогда пальцы Джерис почернели, и на них выступила тёмная влага. Розовые ногти превратились в чёрные, заострились, и из пальцев вышли тёмные нити. Они становились плотнее, наливались, изгибались, пока не стали тонкими корнями, и тогда Джерис опустила ладони в воду и подалась вперёд. На белом лице выступила сетка из чёрных вен, и Джерис задрожала, будто от гнева.
Корни струились в воде по песку, и каждый из них Джерис ощущала, будто это были её собственные руки. Песок, песок, и ничего больше. Тогда корни ушли ещё глубже, проникая в толщу дна, мутили воду, трогали, ощупывали, искали, росли всё дальше и дальше, пока Джерис не почувствовала, что клубки этих корней становятся едва ли не больше, чем она сама. Холод глубокой воды, что ощущала она, сидя на берегу, окутал всё тело. Кроме песка, ничего не лежало на дне, даже рыбы и водоросли не проплывали мимо. Океан словно опустел.
Пора возвращаться. Но только стали подниматься корни из глубины песка, возвращаясь к пальцам, как ледяной холод обжёг их, будто огонь. Джерис вскрикнула и открыла глаза.
Когда она была ребёнком, то жила у озера. Из земли там били холодные источники и щекотали кожу, когда проплываешь над ними. Но здесь всё не так. Это холодное пламя. Джерис задышала тяжело и, зацепившись корнями за крохотный камешек, тут же вернула их в пальцы.
На ладони лежал кристалл. Маленький и сиреневый, как небо на раннем рассвете, а внутри, в мутной сердцевине, темнели частицы не то грязи, не то земли.
Джерис больше не ощущала холода. Сам кристалл был тёплым, но там, в океане, он заморозил всю воду. Он будто попросился Джерис в руки, согнав с побережья всё то, что могло бы ему помешать, и теперь лежал на ладони, заставляя кровь пульсировать с неистовой силой. Это подарок. Прекрасный подарок, который будет дорого стоить, венчая самое прекрасное ожерелье, которое она сделает сегодня ночью.
Джерис сжала кристалл в руке и задрала голову. Звёзды горели всё ярче там, наверху.
Благодарю тебя, Мать-Звезда! сказала Джерис. Благодаря тебе моя жизнь изменится.
Джерис вскочила с места и пошла вдоль берега. Но не в сторону своего дома в лимонных зарослях, а обратно в Гаавун. Океан был всё так же спокоен и тих. В городе зажглись огни. Джерис видела их с берега.
Город разрастался. Ему становилось тесно в долине, и домики взбирались всё выше и выше, заполняя склоны холмов. Только у старой мельницы Хинбери было пусто. Никому не хотелось жить рядом с тем местом, где заживо горели люди. Дом так никто и не снёс. Отсюда его не было видно, но Джерис знала, что он стоит там одиноко, словно костлявое чёрное чудовище, нужное и дорогое лишь одному человеку.