Дойдя до трёх тысячона искренне верила, что ни разу не сбиласьВероника услышала голоса. Обычно люди подъезжали к магазину на машинах, подключали автомобили к металлическим колоннам, назначения которых она не знала, заходили на несколько минут внутрь и сразу уезжали. Но эти двое мужчин были на велосипедах, и Вероника слышала, о чём они говорили. Это было странно и волнительно, словно ей разрешили заглянуть в чужую жизнь. Своей-то у неё больше не было
Она хотела украсть один из велосипедов, но это было глупоВероника всё равно не умела с ним управляться. К тому же куда ей ехать? И она сдалась: пожала плечами, растянулась на спине вдоль стены, подложила руки под голову и уставилась в небо. Да пусть хоть смерть!.. Хотя Вероника понимала, что так легко не умрёт. Она читала, что смерть от голода наступает медленно, и уж скорее она станет ползать в ногах у магазинных посетителей, умоляя о помощи, чем выдержит эту пытку, лёжа тут, в трёх метрах от крыльца.
Небовот оно будет вечно. Веронике хотелось разглядеть в нём бирюзовые оттенкимама не уставала повторять, что небо во Флориендейле именно такого цвета. Но не получалось: чистая голубизна, без облачка, без звёзд, без птиц, без Глаза закрывались. Она устала, очень устала.
С тобой всё хорошо? Кенжел случайно заметил торчащие из-за угла голые ноги и подбежал к неподвижному телу. Девочка не ответила.
Это легендарный вопрос, заметил Алишер, подходя сзади. Ты серьёзно спрашиваешь или издеваешься?
Отстань, отмахнулся Кенжел и опустился перед девочкой на колени. Она была несколько старше, чем он изначально подумал, и в ужасном состоянии. Лицо, руки, ноги исцарапаны, словно она продиралась сквозь лес, платье замызгано и порвано. Пульс едва прощупывался, глаза закатились, кожа белая.
Открой воду, бросил Кенжел брату, осторожно ощупывая девушку. Не найдя видимых повреждений или пятен крови, он медленно перевернул её на бок. Брызгай на лицо. Ещё, ещё!
Из рюкзака он достал пляжное полотенце, плотно обернул её холодные ноги и постарался их растереть.
Алишер, бегом в магазин, у них должен быть телефон, сказал Кенжел. Вызывай такси, мы отвезём её в больницу.
Веки девушки затрепетали, и через пару мгновений она уже глядела на них мутными испуганными глазами.
Не в больницу! просипела она. Только не в больницу
Тебе надо в больницу, мягко заметил Кенжел. У тебя обезвоживание, наверняка гипогликемия. Когда ты в последний раз ела?
Нетпробормотала девушка. Она не могла подняться, хотя, наверное, будь у неё силы, встала бы и тут же убежала прочь, столько ужаса было в её взгляде. Кенжел пытался её согреть, но девушку всё равно трясло.
Откуда ты? Мы можем кому-то сообщить? спросил Кенжел.
Она заплакала. Закрыла глаза и ничего не ответила.
Кто ты? попытался он снова.
Вероника, наконец ответила она. Вероника Эстель Амейн.
Пф! фыркнул Алишер. Ну да.
Кенжел непонимающе взглянул на брата.
Я не эксперт и могу ошибаться, но Эстель Амейнтак вроде звали их бывшую королеву. Ты сам не помнишь, что ли? Алишер с беспокойством смотрел на Веронику. Может быть, твой пациент сбежал из психушки?
Здесь нет ни одной, покачал головой Кенжел. Только на севере.
Ну, как бы то ни было. Версия с королевой не слишком правдоподобная. Что будем делать?
Кенжел взглянул на плачущую девушку, её нечёсаные волосы и странный балахон.
Вызови такси, вздохнул он. Поедем к нам.
Её спасло именно то, что она была такая грязная и взъерошенная. Кенжел и Алишер завернули девушку в полотенце и сказали водителю такси, что у неё солнечный удар. Это вышло случайноони просто искали оправдание её внешнему виду и вовсе не ожидали увидеть в Роттербурге её лицо на плакатах «Разыскивается». Ещё сегодня утром их не было, а теперь Первый плакат Алишер заметил среди рекламы, пока они стояли в пробке, другой Кенжел сорвал со стены объявлений у входа в подъезд. Но водителя они, по счастью, совершенно не интересовали.
Теперь Вероника полулежала на диване в комнате Кенжела, обессиленно уронив голову на огромную подушку, а братья сидели напротив неё. Когда они завели её в квартиру, девушка едва держалась на ногах, так что они напоили её бульоном и уложили спать. Но Вероника была слишком напугана, чтобы заснуть. Обхватив себя руками, она недоверчиво принюхивалась к незнакомым ароматам и не отводила от братьев глаз. Алишер на неё не смотрелон вертел в руках мятую листовку «Разыскивается» с фотографией Вероники, но без указания имени.
Кенжел думал не о девушке, а о сладких леденцах на палочках в виде фигурок волшебных существ Флориендейла. После революции «идеологически неправильные» конфеты перестали продавать, и матери списали на работе целый ящик, когда узнали, что у неё два маленьких сына. Кенжел ревел, принимая от няни последний леденец и наблюдая, как она сминает и выбрасывает коробку. Он отлично понял тогда, что больше никогда не увидит таких конфет. Сейчас это казалось полузабытым сном, смазанным воспоминанием о мире, которого давно не существовало. Леденцы врезались в память, но они были единственной ниточкой, связывавшей его с Флориендейлом. И вот теперьона.
Я не помню, тихо повторила Вероника. Я помню Мари Она в тюрьме. Но больше я ничего не помню.
Почему она в тюрьме?
Наверное, она похожа на меня наверноепробормотала Вероника.
А это что? Алишер показал ей плакат, но Вероника не смотрела: она закуталась в плед и плотно зажмурилась. Её трясло.
Это бессмысленно, заметил Кенжел. Оставь её в покое, Алишер. Дай ей выспаться, восстановить силы. И нужно обязательно вызвать врача.
Или это просто истерика, предположил брат. Ты где врача возьмёшь? Её вон ищут на каждом углу. И так уже, если ты собираешься оставлять её здесь, родители
Кенжел только рукой махнул.
Родители ничего не заметят. У нас достаточно большая квартира и достаточно хм дружная семья, чтобы спрятать одну маленькую девочку.
Девочка маленькая, а проблема ого-го, покачал головой Алишер. Ну хорошо, поселим её у меня, они ко мне никогда не заходят. А я с тобой буду спать.
Кенжел кивнул и сказал:
Насчёт врача я поговорю с Джоан.
Алишер вскинул брови и ничего не ответил. Он сложил объявление в несколько раз, разорвал его и вышел из комнаты. Кенжел снова посмотрел на Веронику, положил руку ей на лоб. Горячий «А ведь она никогда не пробовала этих леденцов, даже не видела их, почему-то пришло ему в голову. Бедняжка!»
Самое трудное осталось позади. Самое трудноепривыкнуть быть одной. Потерянной. Забытой. Запертой навсегда. Сидя в углу камеры на тонком матрасе, Мари вдруг поняла, что за всю жизнь никогда ещё не оставалась одна дольше, чем на пару часов. Рядом всегда была Кассандра Они вместе спали на узкой кровати и толкались у единственного зеркала; одна держала лестницу, пока другая забивала гвозди; одна вытирала тарелки, пока другая мыла посуду.
Но теперь Мари оказалась далеко от дома и она привыкла. У неё не было книг, чтобы читать, или бумаги, чтобы писать, только её собственные мысли. В комнате было промозгло и сыро; Мари сидела, поджав ноги, и кусала губы. Сквозь закрытую дверь до неё иногда доносились звуки шагов и голосов, и тогда она начинала громко петь. Мари думала, что знает много разных песен, но сейчас они все, как назло, вылетели из головы, и чаще всего она затягивала старую-добрую «Моя Бонни за океаном». Мама пела им эту песню в детстве; удивительно, что она всплыла в сознании именно сейчас. На одном из регулярных допросов Мари даже проверяли с детектором лжи, не скрыто ли в песенке двойное дновозможно, указание на местоположение сестры? Но нет, она ничего не знала, и это была единственная светлая мысль, огонёк, который грел изнутри. Надежда, что для Кассандры всё обойдётся.
В то же время она понимала, что надеяться глупо. Чтобы Кассандра осталась в стороне и не попыталась её найти? Никогда! Но что она сделает, неужели пойдёт в полицию? Мари ёжилась от страха, тонкими иголочками пронзающего сердце, куталась в выданное ей на днях на удивление толстое покрывало и пелачтобы не думать, чтобы забыться, чтобы не помнить.