Иван долго молчал, прежде чем ответить.
Медленно. Самые тяжёлые ещё дышат, но больше они ничего не могут. Вы же понимаете совсем ничего не могут. Боюсь, что они умирают от голода или
Что-то обхватило ноги Ремко на уровне колен. Он вздрогнул всем телом, но это был всего лишь Эрильен. Мальчик глядел на Ремко покрасневшими глазами-горошинами снизу-вверх и часто моргал.
Эрильен, отпусти меня, мягко сказал Ремко. Лучше дай руку. Сейчас мы с тобой пойдём к моему знакомому врачу, он очень хороший человек. А потом ты нам покажешь дорогу обратно, договорились?
Это выхороший человек, сказал Иван, и Ремко показалось, что в его голубых глазах стало немного меньше грусти и чуть больше надежды.
Делать добро. Бескорыстно. Перешагнуть через себя и свои желания. Ни одно решение в жизни Ремко не было таким трудным, кроме разве что переезда в Новый мир. Он знал, что поступает правильно, и всё равно это было сложно.
Но почему? Разве он не шёл к этому всю свою жизнь?
Ремко вошёл под своды древнего куполообразного храма из голубого камня. Вход стоил двадцать монети он заплатил. Это был храм чужого бога, и всё-таки это был храм. На стенах сохранились старые вышитые картины и изображения лиц святых давно уже несуществующего мира. Впереди было подобие алтаря: крупный кристалл с острыми лучами, похожий на Вифлеемскую звезду, расположенный на небольшом постаменте перед гобеленом с изображением Ангела. Ангел напомнил Ремко богов и пророков Поверхностного мирана вид простой человек, кудрявый, без бороды и с юным лицом, но при этом седой. И с кипенно-белыми крыльями за спиной, как и положено ангелу.
Деревянные таблички острыми зубьями торчали посреди храма, повествуя о религии, которой больше не поклонялись. Ремко обошёл ту, что стояла перед самым алтарём, и положил руку на полупрозрачную сверкающую звезду. Может быть, то, что он делает, нелепо, но храм оказался единственным местом, куда Ремко захотелось пойти в эту минуту.
Кассир окликнул Ремко: «Совсем не обязательно трогать эту штуку, просто смотрите». Ремко отдёрнул руку, и на мгновение ему показалось, что внутри кристалла шевелится жизньсвой собственный микрокосмос. Ремко моргнул, и наваждение исчезло.
Он пришёл, чтобы помолиться за больных, и всё-таки это было глупо: молиться холодной звезде он не мог. Ангел смотрел на Ремко с гобелена, правая ладонь раскрыта, прямые пальцы плотно сжаты, в левой рукекнига в тёмном переплёте. Ремко не знал, что это значит. Услышит ли Ангел одинокий голос человека, волей судьбы заброшенного в другой мир, незнакомого с местными символами веры, «некрещёного» если здесь было аналогичное понятие?
«Ангел помоги слабым и немощным, придай им сил и спаси от страшного недуга»
Ремко не отводил глаз от гобелена. Смотритель затих за спинойушёл, может быть? Неважно.
«Прошу тебя от всего сердца: излечи их тело и душу. Эти люди не заслуживают такого наказания Господи, да никто не заслуживает такого наказания! Я буду рядом с ними и не уйду, пока последний из них не встанет и не продолжит путь. Да и тогда я не брошу их. Ты же знаешь, Господи, что каждый из них особенный, каждыйчастичка жизни, которую Ты сотворил. Прости их! Излечи их, чтобы они снова могли трудиться и заботиться друг о друге. Верни им будущее. Я никогда не забуду Твою доброту, и эти люди тоже будут помнить вечно. Прошу тебя, Ангел, помоги больным. Освободи»
Мысленно Ремко добавил к своей неуклюжей молитве «Отче наш» и даже не заметил, как по привычке перекрестился. Опустив глаза, он побрёл обратно к выходу. Больно было это признавать, но ему не стало легче, как бывало в детстве, когда он ходил с родителями в церковь каждое воскресенье.
Ремко вышел из храма, как и зашёл, с пустыми руками. Тяжёлая папка с деньгами осталась в подвале. Наполовину пустая, она лежала на голом полу среди коробок с лекарствами, которые были так необходимы тем, о ком он молился.
У него за спиной на стенах ровно горели разноцветные свечикрасные, зелёные и синие. Резкая, совсем неподходящая к этому месту поп-музыка выплёскивалась из приёмника на столе смотрителя. В кристальной звезде, обычно прозрачной и ничем не замутнённой, клубился туманный сгусток.
С некоторых пор в груди у Вилмора Госса поселилось прежде незнакомое ему гнетущее ощущение неправильности его жизни. Объяснить эту неправильность он не мог, но знал, что, если бы ему снова довелось встретиться со своей бабушкой, крошечной старушкой с выбивающимися из-под чепца белыми завитками волос, она бы посмотрела на него, покачала головой, отвела глаза и сказала: «Неправильно живёшь, Вилли, нехорошо, нехорошо»
Бабушка могла судить Госса, ведь на то она и бабушка, но Госсразве он судья другим? И разве ему рассуждать о вине и невиновности, о преступлении и наказании? Ещё недавно всё казалось таким простым! Монотонная работа в изоляторе не напрягала, Госс не любил перемен и тем более не хотел быть двигателем этих перемен. Теперь же, когда его повысили в должности и поручилилично Роттер поручил! дело фальшивой принцессы Амейн, ему приходилось принимать решения, которые выполняли другие люди, его подчинённые. Впервые в жизни у Госса появились свои люди в подчинении, а ведь он об этом совсем не просил. Да, всё стало чертовски неправильным.
Если забыть об этом гнетущем ощущении, этом липком комке в груди, утро Госса выдалось спокойным и солнечным. На завтрак были фрукты и творожные блинчики с мёдом. Взрослый сын Госса сидел тут же, за столом в кухне, уткнувшись в книгу, и пил уже третий стакан сока. Когда в его руки попадала книга, Тобиас больше ничего вокруг себя не замечал.
Тоби, тебе надо что-нибудь съесть, сказала Ренни, когда поняла, что сок в пакете кончился. Родителей поражала любовь сына к чтениюон даже в армию взял с собой не менее дюжины книгв ущерб количеству носков и рубашек, а обратно привёз, кажется, ещё больше.
Так, ну-ка убери книгу, строго сказал Госс, вспомнив, что он тут глава семьи. Давайте поедим по-человечески хоть раз в неделю!
Пап!.. Тоби на секунду оторвался от учебника, чтобы запротестовать, но, встретившись глазами с отцом, тут же заложил страницу и спрятал книгу под стол. Ладно, извините. Что тут у нас? А, творог Но я не голодный.
Почему? воскликнула Ренни. Милый, ты вернулся из армии! Я думала, ты похудеешь
Куда ему худеть, усмехнулся Госс. Он и так как селёдка.
Как селёдка, пап, серьёзно?
Тобиас приподнялся на стуле и взглянул на своё отражение в дверце буфета. Он и правда был довольно нескладный, высокий и худощавыйсвитера, хорошо сидевшие в плечах, всегда оказывались ему слишком коротки. Однако сравнение с селёдкой явно показалось сыну оскорбительным.
Что читаешь? спросил Госс, зная, как отвлечь сына от неудачной метафоры. Тот сразу оживился.
Жутко интересную книгу нарыл в библиотеке
Ты вообще нормальную работу искать собираешься? перебила Ренни. Пора бы! Ты же сказал, что библиотекаэто на неделю-две, и что?
Тобиас поморщился, но не успел ответитьв дверь позвонили, и Ренни исчезла в коридоре.
Я читаю сравнительный анализ астрономических карт нашего мира и Поверхностного, Тоби обратился к отцу. Довольно старый уже, то есть не хватает новых данных, но написано славно, из королевских архивов, наверное. Я даже не знаю, как
Вилмор! голос Ренни из коридора звучал напряжённо. Это к тебе! Из правительства
Госс озабоченно сдвинул брови и отложил нож с вилкой. Рука дрогнула, и приборы тревожно звякнули о тарелку. Вызов в воскресное утро? На прежней должности его не беспокоили по выходным дням. Его вообще никогда не беспокоили.
На пороге квартиры стоял щекастый парень в форме, с внушительной кобурой на широком поясе и в красном беретето ли полицейский, то ли почтальон. Ренни пригласила его пройти в коридор, но парень лишь качнул головой: он ждал Вилмора. Госс сразу узнал личного посыльного Роттера, Купидона, как его прозвали за глаза.
Купидон протянул Госсу запечатанный конверт и расписку. Вилмор подписался, прислонив бумагу к косяку двери; руки тряслись, и подпись вышла корявая. Посыльный дважды хлопнул себя по груди и удалился. Вилмор Госс несколько секунд таращился на опустевшую лестничную площадку, затем медленно прикрыл дверь, щёлкнул замком и прошёл в кухню. Пожёвывая губами, он некоторое время стоял посреди кухни, изучая печать Роттера и не решаясь вскрыть послание. Он не знал, что внутри, но конверт был словно тлеющий уголёк в его руке, готовый перерасти в пожар. Сладко пахло мёдом и творогом, жёлтые выцветшие занавески колыхались у открытого окна. А ведь как хорошо начинался день!