Аларика. Убирая лук за спину, где уже не было огненных крыльев, она улыбнулась.
Пока эти двое расточали улыбки, Эскилль смотрел на пепел.
Нильс, просительно сказал он.
Следопыт махнул рукой, поняв его с полуслова.
Твори свое черное дело.
Спасибо, приятель.
Эскилль проделал привычный ритуал, рисуя серебром знаки на снегу. Аларика наблюдала за его действиями с возрастающим недоумением.
Понимаю, что я здесь новенькая Но что происходит?
Это обряд упокоения, со знанием дела сказал Нильс, не давая Эскиллю и рта раскрыть. Он этим ритуалом одержим.
Я не одержим, сухо возразил Эскилль. Просто делаю то, что считаю правильным.
Не первый их разговор на эту тему, и наверняка не последний. При всей крепости дружбы двух огненных стражей некоторые их взгляды разнились до сих пор.
А могу я поинтересоваться, что именно ты делаешь? переводя взгляд с одного стража на другого, озадаченно спросила Аларика. Красавица-серафим явно не любила оставаться в сторонешла ли речь о бое или о чужой беседе.
Нет, коротко ответил Эскилль.
Нильс тяжело поднялся, качая головой.
Я вот что тебе скажу. Иногда книги бывают во вред. По мне, так ты слишком много читаешь. И думаешь слишком многои не о том.
Эскилль усмехнулся, но ничего не ответил. Просто молча закончил ритуал.
Он медленно шел по протоптанной ими же тропинке обратно в крепость, ежеминутно бросая осторожные взгляды на Нильса, который повис на его плече. Кто знает, не нарушило ли дыхание Хладного защитное плетение на броне? Но внимательно следить приходилось не только за выражением лица Нильса, но и за собственным сердцебиением. Они оба знали: дар Эскилля просыпается, стоит ему сильно разволноваться. И если броня действительно повреждена, она может вспыхнуть, как обычная одежда. И вместе с ней вспыхнет и Нильс.
Аларика, ничего не спрашивая и не объясняя, шла рядом с огненными стражамибудто те вызвались показать ей, чужачке, Атриви-Норд. А потом и вовсе, подгоняемая нетерпением, ушла вперед, возглавив их маленькую процессию. Видимо, решила примерить на себя роль проводника.
В зачарованной белой броне огненного серафима Эскилль без труда разглядел две прошитые по краю прорези на уровне лопаток. Точно такие же отверстия в броне были и у него.
Вспоминая распростертые огненные крылья Аларики, Эскилль отстраненно подумал: «Так вот что видят люди, глядя на меня?»
Глава пятая. Сирена, лишенная голоса
Внутри Сольвейг что-то перегорело. Сломался хрупкий механизм, и его осколки впились в горло. Пропал не только Голосинструмент и оружие ледяных сирен, но и обычный человеческий голос.
Сольвейг была нема.
Гуляющий по комнате ветер прошелся острыми иголками по босым ногам, взъерошил белоснежные волосынасмешку над проснувшимся даром, который она теперь даже не могла применить. Тонкая ночная рубашка продувалась насквозь. Израненный дом беспокойно хлопал дверьми, сквозь подбитые глазницы окон в комнату залетали встревоженные ветром снежинки. Вскоре у стены намело уже целый сугробсловно весь Крамарк сузился до размеров одной-единственной комнаты.
Все это было совершенно неважно. Если бы Летта была здесь, она бы песнью зарастила стекло, снова сделав окна цельными. Она бы прогнала вьюгу прочь из их дома.
Если бы Летта была здесь
Летта была для нее всем. Лишившись ее, Сольвейг потеряла мать, сестру, наставницу и подругу. Она все потеряла.
Сольвейг не знала, сколько пролежала на ледяном полу, слыша только слабое эхо своего дыхания. Быть может, несколько часов, быть может, целую вечность, полную сожалений и утрат. В доме, что стал пустым, словно город-призрак, а потому казался незнакомым и чужим, она снова и снова пыталась издать хоть один звук. Хотя бы хрип, хотя бы слабый полушепот. Сдалась. Поднялась, покачиваясь и держась руками за стену. По щекам текли слезы, которые она и не пыталась остановить. В конце концов иссякли и они.
Сольвейг кое-как оделасьмедленно, не сразу попадая в рукава. Надела первый же попавшийся наряд, что стекал с табурета серебристой лентой. Им оказалось сшитое к дню рождения платье. Когда Сольвейг снимала его и ложилась спать, Летта была цела и невредима, она была здесь, с младшей сестрой. Где она теперьзнает лишь ветер. Вот только ледяные сирены не понимают голоса диких ветров.
Сольвейг устало потерла ладонями лицо. За окном занимался рассвет, а она за минувшую ночь не проспала и минуты. Но сейчас не до сна. Ей нужно к огненным стражам. Попросить помощи. Предупредитьо том, что Дыхание Смерти бродит по Застенью, ледяным штормом вторгаясь в чужие дома.
Она выскочила из дома, надевая на бегу шубку. Заморозить ледяных сирен очень сложно, но Сольвейг не торопилась выдавать свою принадлежность к ним. На Крамарке существовали люди, что распускали оскорбительные и беспочвенные слухи о родстве исчадий льда и ледяных сирен. И бесполезно объяснять, что их роднила только стихия. Бесполезно говорить, что среди самих людей бывают и святые, и чудовища. Люди верят лишь в то, во что хотят верить.
Ждущий ее за порогом дикий ветертот, что не имел ни разума, ни голосабыл отчаянным и злым. Больно дергал за волосы, толкал в спину. Хотелось укрыться от него как можно скорее, и желательнов крепости Огненной стражи.
Куда ты бежишь, дитя? раздалось насмешливое за спиной.
Сольвейг в испуге обернулась. Никого.
Она ищет тебя. Кричит твое имя, пока Белая Невеста с моими сестрами кружит вокруг нее, заглушая любой звук. А Хозяин Зимы ищет ее, чтобы по капле выдавить из нее дар. А ты? Почему ты не ищешь?
Сольвейг скользила по окрестностям пытливым взглядом. Медленно присела и пальцем нарисовала на рыхлом снегу: «Кто ты?» Она подозревала, что уже знает ответ: с ней говорил один из духов зимы.
Братья-ветра шепнули мне, что ты изумительно играешь на скрипке. Я хочу, чтобы ты мне сыграла. Если мне понравится то, что я услышу я отведу тебя к ней.
Сольвейг ахнула. Кому, как не духу зимы, знать, где искать Летту?
Белая Невеста может быть милосердной, продолжал вкрадчивый голос. Разозлишь еенасотберет у нее голос ледяной сирены, запорошит снегом ее саму. А понравишься ейнампошлет ветра в небо, чтобы принесли вам в подарок полярную звезду.
Белая Невеста, безгласный и бесплотный дух, что повелевал снегом и ветрами, и впрямь порой тосковала. Импульсивная, переменчивая, она то играла с детворой, бросаясь в них снежками, то в яростном порыве срывала двери с петель, то меланхолично рисовала инеем на холстах-окнах. Будто, невидимая, желала напомнить о себевот она я, посмотрите!
Наверное, духи зимы тоже боялись забвения.
Рука не дрогнула, рисуя на снегу полное решимости: «Я сыграю».
От духов зимы зависела жизнь Летты. И, пусть это и не очевидно, ее, Сольвейг, жизнь.
Летта Сольвейг так привыкла играть для нее. Их обычай, их ежедневный ритуал привносил в жизнь обеих толику умиротворения и особого, иного волшебства, совсем не похожего на магию ледяных сирен.
Сегодня Сольвейг играла не для сестры а ради ее спасения.
Она вернулась в пустой дом, по коридорам и спальням которого безмолвными призраками бродили ветра. Бережно вынула скрипку из шкатулки, прижала ее подбородком. Дух зимы больше не подавал голоса, но Сольвейг ощущала его присутствие в сгустившейся тишинеоно иголочками покалывало кожу ее лица и рук. Или это давала знать о себе живущая в ней тревога? Выдохнув, она заиграла.
Музыка всегда была отголоском ее души, эхом ее настроения. Когда Сольвейг была безмятежна и умиротворена, смычок плавно скользил по струнам, пробуждая мелодичные звуки, даруя тишине нежный, хрустальный перезвон; двигался стремительными, судорожными рывками, если она злилась. Сегодня из-под пальцев лилась музыка тревожная, с отчетливыми нотками грусти и тоски.
Окружающий мир размывала солоноватая печаль, оставляющая дорожки на коже. И все же Сольвейг разглядела снежную лилию, что появилась на подоконнике, будто принесенная ветром. Неуверенно приблизилась, не переставая играть, и увидела цветок с такими же светлыми, будто посеребренными инеем, лепесткамино уже под окном дома. Стоило Сольвейг в недоумении опустить скрипку, как снежная лилиялюбимый цветок Леттыисчез.