Мы едем обратно, пробираясь через обломки на шоссе, и я чувствую, как погружаюсь в транс. По мере того, как адреналин от нашего побега улетучивается, забирая с собой остатки гидрокодонного кайфа, мой разум начинает блуждать в опасных местах. Никакие воспоминания по-прежнему не приходят. Только ощущения. Плохие. И еще одна случайная нежелательная картинка. Я не знаю, из реальной она жизни или из ночных кошмаров.
И не хочу этого знать.
Я крепко зажмуриваюсь и пытаюсь петь про себя, но каждая песня, которая приходит мне на умгрустная. Или жестокая. Или все вместе. «Semi-Automatic» Twenty One Pilots наводит меня на мысли о «10 A.M. Automatic» группы The Black Keys, что в свою очередь о песне «Black Wave» K. Flay, после которой я начинаю думать о «Blood in the Cut» K. Flay, затем вспоминаю «CutYrTeeth» группы Kississippi и, в конце концов, в моей голове возникает «CutMyLip» группы TwentyOnePilots.
Я пытаюсь вспомнить какую-нибудь веселую песню у TwentyOnePilots, хотя бы одна должна же быть, когда Уэс резко поворачивает направо и въезжает в Хартвелл парк. На повороте я крепче прижимаюсь к нему, ручки от пакетов с едой врезаются мне в руки, перекрывая кровоснабжение, и я пытаюсь понять, какого черта мы здесь делаем.
Это место знало времена и получше. Теперь повсюду валяются обертки от еды из «Бургер Паласа», смятые пивные банки. Окурки разбросаны, как конфетти после вечеринки, и в дополнение ко всему, кто-то нарисовал баллончиком с черной краской гигантскую букву «Ш» поверх буквы «Х» на вывеске, так что теперь она гласила: «Шартвелл парк» (шарт в англ. языкеэто слэнг, обозначающий случайное опорожнение во время выхода газов).
Ладно, этой работой я особенно горжусь.
Уэс заезжает прямо на газон и паркуется рядом с детской площадкой. Я неохотно отпускаю его и слезаю с грязного мотоцикла. Положив пакеты на землю, я начинаю массировать свои руки, чтобы вернуть в них кровообращение.
Как только Уэс снимает шлем, сразу хватает пакеты и забирается по желтой вертикальной лестнице в верхнюю часть игровой площадки. Я откидываю голову назад и, щурясь, наблюдаю, как он исчезает под крышей.
Почему ты решил остановиться именно здесь? Ты любишь кататься на горках или типа того?
Собаки не могут забираться по таким лестницам, отвечает он, перекрикивая звук шуршащего пакета и открывающейся картонной коробки.
Вот черт!
Я оглядываюсь по сторонам, чтобы убедится в отсутствии трех потенциальных угроз, после чего поднимаюсь по лестнице и обнаруживаю Уэса, сидящего на полу спиной к перилам и отправляющего в рот последний кусочек протеинового батончика.
Черт. Ты был действительно голоден.
Он комкает обертку, бросает ее в гору мусора что под нами и предлагает мне открытую коробку с батончиками. Жест добрый, но, когда он с хрустом откусывает еще один кусок химически модифицированных питательных веществ, его глаза выглядят сурово.
Эм спасибо. Я достаю из коробки протеиновый батончик и снимаю обертку. В тот момент, когда мои зубы погружаются в этот брикет соленой сладости, из глубины моего горла вырывается невольный стон. Это первая вещь, которую я съела, не считая картошки фри из «Бургер Паласа» за последние несколько дней. А может, и дольше.
Это было чертовски глупо.
Я проглатываю остатки батончика и отваживаюсь взглянуть на своего рассерженного спутника. Несмотря на то, что он сидит, а я стою, возвышаясь над ним, выражение его лица пугает меня до чертиков.
Ох да. Мне жаль.
Я же сказал, что вытащу тебя оттуда, если ты будешь держать свой рот на замке и делать то, что я велю. Ты ни хрена меня не слушала.
Я вздрагиваю и выдавливаю из себя неловкую полуулыбку.
Я делала то, что ты мне говорил, почти все время. Моя полуулыбка превращается в гримасу.
Да, а еще ты все это время держала свой гребаный рот на пределе возможностей. Уэс опускает свой убийственный взгляд и снова начинает рыться в пакетах.
Я же сказала, что мне очень жаль. Может быть, в следующий раз тебе стоит похитить кого-нибудь менее импульсивного.
Уэс срывает крышку с другой коробки, игнорируя меня.
Я скрещиваю руки на груди и пытаюсь надуть губы, но это довольно трудно сделать, когда он откручивает крышку от пакета с фруктовым пюре и выдавливает содержимое в рот, как пятилетний ребенок.
Чувак, хихикаю я, ты неправильно живешь во время предстоящего Апокалипсиса. Через три дня мы все умрем, а ты сидишь здесь и беспокоишься о правильном рационе питания.
Уэс застывает с упаковкой пюре в дюйме от приоткрытых губ.
Кто мы?
Эм я, ты, я развожу руками и оглядываю пустую свалку, в которую превратился парк, все вокруг.
Я не собираюсь умирать, отвечает Уэс и, обхватывая губами упаковку пюре, начинает его всасывать.
Он смотрит на меня поверх пакета, отчего мои щеки начинают покалывать.
Отшучиваясь, я щелкаю пальцами, показывая на него.
Я так и думала, что ты лайфер! Я знала! Я сажусь напротив него и наклоняюсь вперед. Итак, скажи мне, лайфер, если никто из нас не умрет, то что, по-твоему, означают эти кошмары? Думаешь, что 23 апреля четыре всадника Апокалипсиса просто появятся из ниоткуда, чтобы заплести нам волосы в косички и поиграть с нами в ладушки? При упоминании косичек я поднимаю руку и касаюсь того места, где раньше была моя.
Да. Все еще нет.
Уэс наклоняется вперед и тычет пальцем в мою сторону.
Я уже сказал тебе, что я не гребаный лайфер. Я не говорил, что мы все не умрем. Я сказал тебе, что я не собираюсь умирать. Не знаю, что означают эти кошмары, и мне плевать на это. Все, что я знаючто бы ни случилось я выживу.
Я почти давлюсь своим протеиновым батончиком. Уткнувшись лицом в локоть, я кашляю и выплевываю куски перетертого арахиса, затем смотрю на сумасшедшего парня, сидящего напротив меня.
Ты собираешься выжить?
Уэс в недоумении пожимает плечами, и упаковка между его губами окончательно расплющивается.
Как же ты собираешься пережить это, если даже не знаешь, что это такое?
Еще одно пожатие плечами, и еще одна упаковка падает на землю.
Я всю жизнь этим занимаюсь, его голос снова звучит мягко, и на этот раз он не смотрит мне в глаза.
Что-то внутри меня скручивается от этого признания, и я понижаю голос, чтобы соответствовать ему.
Так ты, значит, типа выживальщик?
Ну, да. Он отвечает резко и категорично, как будто не хочет говорить об этом.
Меня это вполне устраивает. Я вроде как эксперт не обсуждать всякое дерьмо. Ну и не лезть в него, когда могу этого избежать.
Я прислоняюсь спиной к перилам и вскрикиваю, когда предметы, находящиеся внутри толстовки, бьются о желтые металлические трубы. Один из острых углов врезается мне в позвоночник, а другой в задницу через пижамные штаны.
Ай, вот черт! Боже!
Раздраженно фыркая, я поворачиваюсь спиной к Уэсу и поднимаю футболку, от чего все его драгоценные припасы падают к нему на колени. Он тихо смеется, и я смотрю на него через плечо.
Огромная ошибка.
Парень в гавайской рубашке улыбается, глядя на предметы, которые я только что вывалила на него, как будто сейчас рождественское утро. Его ресницы кажутся такими длинными и темными на фоне высоких скул, прядь блестящих каштановых волос упала на лицо, и все, что я хочу сделать, это забраться к нему на колени, чтобы он также смотрел на меня.
Но этого не будет, потому что, в отличие от фонарика, перочинного ножа, коробки с зажигалками и консервного ножа, яинструмент, который уже выполнил свое предназначение. Уэс получил свою еду, я ему больше не нужна, и в любую минуту он может избавиться от меня, как от тех упаковок, что валяются на земле под нами.
И тут мои глаза улавливают какое-то движение за его спиной. Сквозь перила я вижу, что на другой стороне площадки появилась семейная пара, каждый из родителей катает на качелях по маленькому ребенку. Малыши заливаются смехом и дрыгают ножками, совершенно не обращая внимания на мусор и уныние вокруг. Но пустые, оцепеневшие и размытые взгляды их родителей говорят обо всем.
Через три дня они будут умирать друг у друга на глазах, и единственное, что сейчас они могут сделать, это оставаться под кайфом и стараться не расплакаться перед детьми.
Я отрываю взгляд от их боли, в то время как моя начинает пробираться наружу. Каждый удар, который я получила этим утром в «Бургер Паласе», дает о себе знать. Отказ, который вот-вот последует, когда Уэс скажет, что я ему больше не нужна, начинает обжигать мою кожу, как огонь. Каждая утрата, которую я пережила, и которые еще будут, пробиваются в мой череп, желая признания. Я чувствую это все и сразу.