Звуки, что с опушки казались чьим-то плачем, теперь больше напоминали жалобное поскуливание. Они исходили оттуда же, где надломилась ветка.
Рогнеда хотела уйти. Хотела сбежать обратно на опушку, к отцу, который всегда её защищал.
Она почти развернулась. Почти сделала шаг прочь от пугающих звуков. Почти сдалась.
Но тут скулёж прекратился. Кто бы ни был за деревьями, он больше не издавал ни звука.
«А что если там кто-то умирает, пока ты тут стоишь? Что бы сказала тебе старица? Опять боишься замарать руки? Или сердце?»
Не давая себе времени на раздумья, Рогнеда двинулась к деревьям. Шаг. Другой.
По привычке, северянка нервно двигала руками, изгибала тонкие бледные пальцы в слова:
«Старица бы не испугалась».
Она прошла ещё немного, и за деревьями показался невысокий холм, устеленный облетевшими листьями.
Сначала Рогнеда никого не заметила, и лишь приглядевшись повнимательней, различила на ярких листьях рыжую фигуру.
Это был лис. Слишком крупный, слишком красочный для здешних мест. Его пушистый хвост безвольно лежал на лиственном покрывале, а задняя лапа была прижата капканом.
Рогнеда знала, что многие охотники деревни расставляли свои капканы в лесу. И многие хотели бы подарить своим жёнам муфты из лисьей шкуры.
Лис попался сам. Таков закон охоты. По-хорошему, надо было оставить его там, вернуться в деревню, вымолить прощения у жителей и забыть о своём безумстве.
Только, Рогнеда никогда не считала капканы честной охотой. Они были подлостью, ленью нерадивых охотников, не желавших проливать пот, в погоне за звериной кровью.
И Рогнеда не вернулась.
Она подошла к лису, осторожно опустилась рядом с его покалеченной лапой.
Капкан был зубчатый, ржавый и явно старый. Локка так грубо никогда не работал.
«Отец никогда не делал капканов» думала Рогнеда, бережно касаясь шелковистой шерсти лиса.
От этого прикосновения животное вздрогнуло и вновь заскулило. Едва слышно, устало.
Рогнеда закатала рукава своего вывалянного в траве суконного платья, и взялась обеими руками за створки капкана.
Едва она начала их разводить, как лис забился, задёргал лапой, ещё сильнее насаживаясь на острые края капкана.
«Тише, тише, маленький!» Рогнеде хотелось что-то сказать, успокоить несчастное животное.
Но она могла лишь сжать зубы и тянуть створки ещё сильнее.
Наконец, капкан со скрежетом отворился. Лис в тот же миг выскользнул и попытался сбежать в чащу, но окровавленная, волочащаяся лапа не дала ему сделать и шага. Рыжая фигура его вновь повалилась на землю.
Рогнеда с отвращением вытерла побуревшие от ржавчины ладони о подол платья и поспешила к лису.
Он был длинным, в половину самой северянки, но худым. Рогнеда с трудом смогла взвалить животное себе на плечо.
«Не оставлять же его в лесу с такой лапой» убеждала саму себя северянка, бредя по ночной чаще в сторону избы старицы.
Куда-то пропали мысли о Песни, о Самайне, о том, что будет ждать Рогнеду, когда она вернётся к отцу.
Северянкой двигало одно желание: восстановить закон охоты, вылечить жертву горе-охотника. В этот миг Рогнеда чувствовала себя сильной, важной, достойной своего имени.
Возможно, если бы её сейчас увидела старица, то назвала бы глупой, тщеславной девчонкой, возомнившей себя судьёй. Но старица сама научила её ремеслу травницы. И не ей теперь было решать, как Рогнеда его применит.
Северянка дошла до избы только к рассвету. Она специально выбрала дальний, окружной путь через лес, только бы не слышать Песни, не вспоминать, что она натворила.
Лис на её плече зашевелился, но вырваться больше не пытался. Наоборот обнял своим хвостом Рогнеду за плечи и доверчиво свесил голову.
К рассвету зарядил дождь.
Казалось, Самайн, опоздав к собственной ночи, решил в последние мгновения наверстать упущенную бурю. Небо скрылось за тучами, молнии прорезали мир, а меж их вспышками всё было окутано тьмой, словно небо хотело выиграть для Рогнеды лишние ночные часы.
У северянки ныло плечо, и затекли руки, но она упрямо шла до двери избы. И только заперев ее, изнутри позволила себе выдохнуть.
Рогнеда бережно уложила лиса на стол, запалила свечи и чуть подрагивающими руками стала перебирать склянки со снадобьями.
Ей уже доводилось лечить зверьёс этого и начиналось обучение у старицы. Но отчего-то, именно сейчас Рогнеде стало особо боязно. Вдруг, что не так сделает, а лис охромеет.
Не дав страху себя остановить, северянка быстро нашла три нужные склянки и чистое тряпьё.
При свете свечей, она кропотливо промывала и залечивала раны на лапе лиса. Наконец, наложив повязку, она с тяжёлым вздохом прижалась вспотевшим лбом к прохладному дереву стола.
Лис засопел, и Рогнеда с ленцой повернулась к нему.
На северянку смотрели два больших оранжевых глаза, точь в точь под цвет шерсти.
«Что смотришь? Я из-за тебя беду на себя накликала», беззлобно думала Рогнеда.
Лис чуть повёл носом и обнажил белые клыки, словно отвечая ей: «Могла и поаккуратнее нести, а то растрясла всего!»
Придумывая, что лис мог бы ей сказать, Рогнеда по-детски улыбнулась.
Но тут же лоб её пересекла тревожная морщинка.
Северянка нехотя поднялась и отошла от стола. Она быстро налила в миску припасённой в избе чистой воды, достала пару кусков вяленого мяса и сложила всё это перед лисом.
«Я вернусь. Поешь, подожди меня тут», жестами показала Рогнеда, зная, что животное её не поймёт.
Но молча уйти казалось как-то Невежливо.
Не успела Рогнеда взяться за засов, как снаружи послышался яростный стук.
Лис на столе дёрнулся и, задев перевязанную лапу, заскулил.
Северянка бросила на него беспомощный взгляд.
Отворяй! Я знаю, что ты там! из-за двери послышался знакомый мужской голос.
«Не отец», подумала Рогнеда, нехотя отодвигая тяжелый засов.
Едва она отступила, как дверь с грохотом распахнулась, ударяясь о стену. Склянки на полках и травы сушеные на стенах затряслись.
На пороге стоял сын старосты.
Он возмужал за прошедшие годы. Спала детская пухлость, когда-то пухлые щёки обтянули широкие скулы и покрылись загаром от долгой работы на солнце. Сын старосты был одним из немногих мужчин в деревне, кто ростом превосходил Рогнедуэто северянка заметила ещё, когда он приходил свататься.
Сейчас этот молодец глядел сверху вниз на северянку, и его зелёные, весенние глаза пылали неприкрытой враждебностью.
Ты что учудила? рявкнул он.
Северянка лишь развела руками, понимая, что жесты сын старосты поймёт ещё меньше, чем до того лис.
Что руками разводишь? продолжал он, хватая девицу за плечо. Там твой отец места себе не находит, в лес рвался, мы еле остановили! Чуть Песнь не прервала, куриная ты дурь!
«Картавить перестал», как-то отстранённо подумала Рогнеда, пока сын старосты вытаскивал её на улицу.
В избу заглянуть он не удосужился, лишь со злостью захлопнул за спиной северянки дверь.
Недолгая дорога до кузни прошла в молчании.
Сын старосты крепко сжимал плечо Рогнеды, не давая ей отступить ни на шаг. Люди, только возвращающиеся из круга костров, смотрели на них самыми разными взглядами.
Больше всего было ненависти.
Оглядевшись по сторонам, Рогнеда невольно поёжилась. Ей казалось, что каждая встречная баба была готова броситься и расцарапать ей лицо, а мужики так и вовсе не гнушались сплёвывать себе под ноги, едва завидев белые волосы чужачки.
«Они бы плевали прямо в меня, не иди я с сыном старосты», пронеслась в голове северянки страшная мысль.
Она никогда не видела такой злобы. Рогнеда жила в деревне, сколько уже? Пятнадцать лет? Шестнадцать? Здесь был её дом, другого, далёкого и холодного она не помнила.
Но ловя сейчас взгляды знакомых с детства людей, северянка отчётливо понимала, кто она.
Чужачка.
Отныне и навсегда.
Сын старосты довёл Рогнеду до дома, передал в руки отцу и отрывисто кивнул на слова благодарности Локки.
Прежде чем уйти, он взглянул на девицу, и лицо его на миг смягчилось.
Не выходи из избы пока, тихо произнёс он. Я поговорю с отцом, решим, как дальше быть. Но в деревню до той поры не суйся.
Рогнеда быстро задвигала руками.
Говорит, что если судить её будут, то лучше сразу, надломленным голосом перевёл Локка, с болью глядя на дочь.
Да какой судить! чуть не зарычал сын старосты, Нам бы всё так устроить, чтоб об этой ночи забыли все напрочь!