Старательно прядая крылышками, она как раз трудилась в самой середине его желтой чашечки в надежде на поживу, когда в непосредственной близости от ее владений появился палец добряка-майора. Очевидно пчела решила, что на сегодня с нее хватит беспокойства, причиненного неуклюжими и шумными людьми. Сердито загудев, она выкарабкалась наружу, спикировала и ужалила майора прямо в глаз.
Увы, последствия этой свирепой атаки оказались для Бромли Пикеринга самыми печальными. Он потерял на раненом глазу пятьдесят процентов зрения и мог теперь поставить крест на своей карьере военного, которая некогда представлялась весьма и весьма многообещающей. Майор Пикеринг был блестящим кадетом; восхождение по служебной лестнице тоже давалось ему легко. Уверенность, что он достигнет генеральского звания еще в молодом возрасте, никогда не оставляла его, а мечты о славе до такой степени вскружили ему голову, что уже в возрасте двадцати пяти лет он обдумал и заучил слова, которые произнесет на своем смертном одре. Пчела перечеркнула все его планы.
Война для майора закончилась в тот же день. Когда она закончилась и для всех остальных, Уилфрид Бромли Пикеринг, которому лишь чудом удалось остаться на военной службе, уже опускался на дно армейской жизни, словно напитавшееся водой бревно, неотвратимо тонущее в иле посреди старого пруда.
Да, он дважды получал повышения, но очередные звания приходили точно в срок, как акушерка перед родами – не раньше и не позже. К счастью, некогда владевшее им честолюбие тоже как будто ослепло: оно давало о себе знать все реже и реже и, наконец, умерло – умерло настолько незаметно, что почти никто не обратил на это внимания.
В Англии, в окрестностях Бэйсингстока, у полковника Пикеринга был чудесный дом на холме. В саду перед домом росли стройные молодые деревца, и он любил воображать, будто они осторожно заглядывают в окна спальни, когда там спят его внуки. Супруга полковника утверждала, что от переездов у нее начинается мигрень, поэтому она каждый раз провожала мужа служить на заморских территориях так, словно речь шла не о трехлетней разлуке, а о послеобеденной партии в гольф. Она и встречала его так же спокойно, без лишних эмоций, словно они не виделись не несколько весен и зим, а всего лишь несколько часов.
В Пенглин полковник прибыл, надежно похоронив в братской могиле свою воинственность, честолюбие и грандиозные замыслы. Вместо вышеозначенных качеств в нем развились доброта, мягкосердечие и полная неспособность кем-либо командовать. К тому же полковника снедали постоянные заботы о житье-бытье молодых солдат, которые в бумагах Военного министерства значились как «мобилизованные для прохождения срочной службы». Это был хороший термин, и полковник всякий раз испытывал наплыв отеческих чувств, когда новобранцы, высадившиеся с военно-транспортных судов, попадали в Пенглин. Ему казалось, что эти славные, хотя и несколько вялые молодые люди, каким-то образом компенсируют ему потерянный глаз.
С самого начала полковник дал своим офицерам и сержантам понять, что эти юноши оставили своих матерей и сестер вовсе не для того, чтобы здесь на них орали и муштровали; что они принадлежат к поколению, которому война далась тяжелее, чем многим, и требуют к себе тактичного, бережного отношения. И он был бесконечно благодарен судьбе за то, что ни один человек в Пенглине не погиб, во всяком случае – от пуль врага.
Именно поэтому утром того дня, когда пришел пакет с приказом Генерального штаба, предписывавшим, – а приказы штабов всегда что-нибудь да предписывали, – подготовить группу солдат для проведения учебно-боевых операций в джунглях на Малайском полуострове, полковник Уилфрид Бромли Пикеринг был до крайности взволнован.