Ридолучший двуручник отсюда и до Форзно, какого я когда-либо видел, я до того засмотрелся, что не заметил, как вернулся Оррик. В руках у него была шкатулка, которую он держал, прилагая определённые усилия. Вот это и есть часы? Как в анекдоте, часы отличные, батарейки тяжеловаты.
А Вордо был сильнее Ридо? спросил я неожиданно даже для себя самого.
Оррик опять вздохнул и поднял глаза вверх. Видимо, я опять «сморозил» какую-то глупость.
Вордо был вообще вне категорий. Такие гибнут только из-за случайности, как маленькому объяснил Оррик. У них все спланировано на двадцать ходов вперёд. Они, по-моему, даже свою смерть планируют, как мы с тобой поход в трактир. Что касается того, кто из них сильнее, то скажу так: если бы они оба бились одинаковым оружием, то у Ридо был бы шанс только в том случае, если это был двуручник. И то не шанс, а так, шансик.
Оррик понаблюдал, как тот, о ком мы сейчас говорили, сменил меч на шест.
Да хватит мне зубы заговаривать! Что я зря что ли такую тяжесть сюда пер? А ну слезай с бочки! меня свергли с круглого трона.
Помочь? на автомате спросил я, видя, с каким усилием Оррик ставит шкатулку на мое место.
В ответ я получил настолько удивлённый взгляд, что даже смутился.
Ты себе помочь не в состоянии, недоросль, найти в наших местах ядовитую змеюнадо очень сильно постараться! взорвался негодованием Оррик.
Так я выжил, начал оправдываться я.
А часы точно разобьются! Им, в отличие от тебя, много не надо, отрезал воин, отстраняя меня корпусом. На, смотри.
Внутри меня все колотилось. Передо мной стоял образец высшей технической мысли этого мира. И, кстати, не только технической! Какая там шкатулка?! Это был самый настоящий ларец. Из сказок.
Резная крышка, инкрустированная золотом, по краям вставлены камни, игравшие всеми цветами радуги. Работа мастера, даже на мой неискушенный взгляд.
Оррик, сказал я, боясь даже притронуться к чуду. Зачем ты мне показал это? Это сокровище достают, когда в гости приходят лучшие друзья. В крайнем случае демонстрируют партнёру, с которым работают десятки лет и доверяют, как себе самому.
Ну, ты попросилзамялся воин.
Слушай, мне, конечно, не много лет, и у меня горб, но с головой-то все в порядке. Я к тому, что деревом притвориться больше не получится. Ты прекрасно понял, что я имел в виду.
Тот глубоко вздохнул, отводя взгляд.
Епископ просил ни в чём тебе не отказывать, я распахнул глаза от изумления, но Оррик тут же поправился: Если это не нанесёт вред Ордену и Инквизиции.
Понятно, протянул я, хотя понятного стало ещё меньше. С чего такая забота? Сначала тюрьма и пытки, а теперь «и ни в чем себе не отказывай».
Только не спрашивай, почему мне отдали такой приказ, Оррик был очень серьёзен. Я не скажу. И не потому, что не хочу, просто не знаю.
Да ладно, я хлопнул его по плечу, скоро они сами мне все расскажут. Терпения я набрался по самые уши. Покажи уже, что скрывается под этой чудесной крышкой. Что-то боязно мне даже трогать это сокровище.
Оррик вроде бы даже облегчённо вздохнул. Облачко над его головой из серого сделалось светло-зелёным.
Нет ничего проще, громыхнул он радостно, нажимая пальцами в нескольких местах. Раздался зловещий хруст, и крышка медленно поползли вверх.
Я бросил на него подозрительный взгляд, но, судя по всему, все шло как должно. Когда механизм полностью откинул крышку, моему взору открылась ещё более удивительная картина.
Основное отличие заключалось в том, что в устройстве поворачивались не стрелки, а циферблат. Но не это главное. Я стоял и смотрел на произведение искусства. Как ещё можно назвать столь изящно выполненную инкрустацию, тонкие, словно лазером выжженные, узоры.
Мастер выбрал для своей работы цветочный стиль: лепестки, завитушки, листочки тончайшей работы. На циферблат нанесли ещё более сложный рисунок из переплетающихся цветов, на который была наложена сетка из делений, подписанных столь же вычурно, сколь и непонятно. Круг делился на тридцать равных частей. Внешняя стрелка стояла напротив деления с изображением маленькой птицы и каким-то символом.
Дальше я почему-то подумал про поговорку о баранах и воротах. Роль рогатого настойчиво предлагалась мне. К тому же я только сейчас сообразил, что весь мой текущий словарный запас сейчас сломается об эту забавную вещицу. В нем зияли просто чудовищные провалы в числительных. Ну не считал при мне никто даже до десяти. А главное, я не знал, как пишутся цифры и буквы.
Я беспомощно оглянулся на Оррика и успел заметить его заинтересованный взгляд. Ого! Да ты, друг, меня опять проверяешь! Придётся тебя разочаровать. Самое смешное, что не нарочно. Ни читать, ни считать я действительно не умею. Мой максимум на сегодняшний деньодна буква.
Шестнадцать часов, как ни в чем не бывало подсказал Оррик, ткнув пальцем в птичку с символом, в его голосе сквозила плохо скрываемая гордость за обладание столь удивительным по красоте предметом.
А середина дня, это сколько?
Дальше мне была прочитана целая лекция по истории часов в общем и данного конкретного образца в частности. Коль скоро воин был склонен поговорить, мне удалось выведать кое-что и про более крупные отрезки времени: год, месяц, неделявсе, что до этого дня для меня оставалось тайной за семью печатями.
Сам принцип подсчёта времени головой уходил в далёкое прошлое. Настолько далёкое, что из людей, наверное, никто и не помнит, кто придумал разделение времени на года, года на месяцы, месяцы на дни и так далее. Самое важное: я узнал, что годэто четыреста пять дней, он делится на девять месяцев, при этом чёткое определение времени года отсутствует. Зима и летоне более чем ощущения погоды, каждый год количество зимних месяцев может меняться, так же, как и в любых других сезонах. Впрочем, это не сильно отличается от того, что принято у нас, только тут подобное происходит в рамках одной страны. Например, февраль частенько перебегал из разряда зимних месяцев в весенние в случае, если тёплый сезон выпроваживал зиму раньше обычного.
Когда Оррик перечислял все девять месяцев, из моего лексикона выпали май, сентябрь и октябрь. Видимо, компьютер в моей голове не смог сопоставить местные названия с земными аналогами.
Сам месяц оказался в полтора раза длиннее земного и состоял из сорока пяти дней. При этом неделя была девятидневной, и в ней почему-то прописалось целых три среды. Система распознавания подглючивала, когда не находилось явных соответствий знакомым значениям.
Как я и предполагал, тридцать часов складывались в сутки, а деление их по минутам было весьма относительным. Минутные стрелки являлись роскошью, о которой обычные люди, как правило, не задумывались. Даже простые часы в деревянном корпусе и с часовым делением стоили заоблачные пять золотых, что для большинства людейсовершенно невообразимая сумма, которую невозможно заработать и за год, так что мне досталось целое состояние.
Ларец, который преподнёс Оррику епископ за какие-то давние заслуги, о которых воин постарался не говорить, обошёлся инквизиторам в сто с лишним золотых монет, а модели с минутной стрелкой стоили столько, что за них можно было выручить, как за среднее баронство с приличным наделом земли и замком не из последних.
А как же тогда узнают время крестьяне? поинтересовался я. Для них этот прибор был также недостижим, как для обычного человека на земле, полёт в космос.
А им-то зачем? удивился Оррик.
И действительно, зачем? Плуг есть, корова есть, зачем тебе часы? Вставай с рассветом, ложись с закатом, и будет тебе хлеб с маслом. Наверное
Ну а всё-таки? не отставал я.
Оррик захлопнул крышку часов и ткнул пальцем в самую высокую башню.
Окна в башне видишь?
Все три монастырские башни различались по высоте и диаметру. В самой основательной располагался кабинет епископа, и она была шире других чуть ли не втрое. В средненькой во всех отношениях я квартировал сначала в самом низу, гораздо ниже уровня земли, а теперь вознесся на самую верхотуру. При этом оба помещения почти не отличались друг от друга по размеру, но в нынешнем не было цепей, грязи и Крысы.
Последняя башня, на которую как раз и указывал Оррик, на целую голову возвышалась над остальными. Под самой ее крышей по всему периметру башни действительно располагались широкие окна. Сначала я решил, что их закрывают решётки с причудливыми узорами, но, приглядевшись, узнал в них такой же точно символ, что и на часах Оррика. Это был знак шестнадцати часов. Время, которое видят все в городе.