Это был обломок доски шириной в три и длиной около шести дюймов. Чем дольше глядел на него Нодзима, тем сильнее омрачалось его лицо. Не в силах сдержать любопытства, я подошла к Нодзима, посмотрела на обломок и тут же отвела глаза в сторону. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: это был кусок половой доски из коридора какого-то дома. Доска вся обуглилась, светлым на ней был лишь узор, изображавший гору Фудзи, парусник и сосну. После некоторого размышления я догадалась, что вспыхнувший над Хиросимой громадный огненный шар отпечатал на этой доске узор, украшавший матовое стекло в верхней части двери. А взрывная волна забросила ее в реку. И Нодзима это понял. Он размахнулся и бросил обломок в воду.
Рыбак причалил свой парусник к правому берегу реки Кёбаси у моста Миюки. Высоко над рекой стлались клубы черного дыма, и трудно было различить, что происходит близ городской ратуши. Район Сэнда-мати не был охвачен пожаром, мы без помех высадились на берег, но тут же наткнулись на полицейский кордон.
— Мы живем в Сэнда-мати. В доме остались дети. Пропустите нас! — кричала Дои.
Но все было напрасно. Полицейские лишь повторяли:
— Запретная зона. Проход закрыт. Сказано: возвращайтесь — значит, возвращайтесь.
Нодзима отошел прочь, притворяясь, будто подчиняется приказу. Когда мы собрались вокруг него, он тихо сказал:
— Идите за мной. Воспользуемся мудростью или, если хотите, хитростью древних. Поступим, как Осио Хэйхатиро [8] . Не отставайте.
Юркнув в один из соседних домов, Нодзима прошел его насквозь по коридору с земляным полом, вышел через черный ход, затем, через черный же ход, вошел в дом напротив, миновал его, идя по такому же коридору, и выскользнул на широкую безлюдную улицу. Дома стояли покосившись, кое-где обвалились стены.
— Какой ужас,— дрожа воскликнула Миядзи. Меня тоже всю трясло. Отдавая должное находчивости Нодзима, я в то же время представляла себе, как неприятно поражены были бы владельцы домов, увидев нас здесь. Но кругом не было ни души. И все же мое сердце колотилось сильнее всякий раз, когда я выходила из чужого дома, чем тогда, когда входила в него.
ГЛАВА II
Переписав дневник племянницы до этого места, Сигэмацу попросил Сигэко продолжить переписку. Почерк у жены был гораздо лучше. К тому же у Сигэмацу не хватало теперь свободного времени. Третьего дня вместе с Сёкити и Асадзиро он выпустил в садок мальков карпа и, хотя в этом не было никакой надобности, каждый день ходил к пруду, чтобы удостовериться, все ли в порядке.
Позавчера он ходил дважды, а накануне, несмотря на дождь, даже три раза. За ужином Ясуко сказала Сигэмацу: «Вы, дядя, ходите к пруду, будто на службу к самому сёгуну» [9] . Сигэмацу ощущал глубокое удовлетворение, непонятное для непосвященных. Его не оставляло предвкушение чего-то радостного, то самое предвкушение, которое испытывает закинувший удочку рыбак.
— Эй, Сигэко! — крикнул Сигэмацу перед уходом.— Мне пора идти на службу к сегуну, как говорит наша племянница. А ты пока переписывай дневник. Только пиши попроще, без всяких выкрутасов, а то сваха ничего не поймет.
В это лето Сигэмацу и его друзья решили вырастить мальков; подкармливая рисовыми отрубями и куколками шелкопряда, а потом пустить их в большой пруд Агияма.
Лучевая болезнь поразила более десяти жителей деревни. В живых остались только трое, среди них Сигэмацу. Эти трое спаслись благодаря хорошему питанию и отдыху. Разумеется, они не могли себе позволить валяться целыми днями в постели. Врач советовал ограничиваться самой легкой работой и побольше гулять. Но как же мог здоровый с виду мужчина прогуливаться без дела по деревенской улице? В их деревне такого сроду никто не видывал. Это противоречило всем исконным обычаям.