Сесиль покачала головой.
У нее ужасное платье. Но она не выглядит запущенной, да и откормлена хорошо. Она явно умела подмечать самую суть. Сказочку про бедную сиротку можешь рассказать кому-нибудь другому, Филипп.
Мне вспомнилось, что Бартоломеовенецианский Посыльный в 1499 годупри моем первом появлении в прошлом собирался одурачить тогдашнюю хозяйку точно такими же враками о моем происхождении. Видимо, все вымышленные на такой случай биографии были одинаковыми. Прежде всего одинаково тупыми.
Тут я посчитала уместным вмешаться.
Вообще-то мои родители живы, сказала я. И тут же подумала, что это совсем не так, ведь они еще даже не родились. К горлу подступил комок. Мне ни в коем случае нельзя было на этом сосредотачиваться, и я вяло закруглилась:Но они очень, очень далеко. Именно поэтому у меня и нет здесь своего дома. Мне нужно совсем немного. Ну, например, что касается завтрака или чего-то такого
Сперва пройди в дом, бедняжка, она открыла дверь чуть шире и отступила в сторону, пропуская меня.
Я приду завтра в девять, сказал Филипп.
А может, даже и раньше, вставила словечко я.
Не найдется ли у тебя еще одного ночника, который ты могла бы мне одолжить? спросил он. Что-то пробурчав, Сесиль скрылась за дверью и спустя минуту появилась со вторым ночным светильником, маленьким стеклянным фонарем, в котором горела какая-то маслянистая жидкость.
Спасибо большое, сказал Филипп. Завтра утром я его верну.
Смотри не забудь! Он у меня последний.
Не беспокойся! Не забуду. Спокойной ночи, дамы. Вежливо поклонившись, Филипп, прежде чем уйти, рискнул украдкой бросить последний взгляд на пышное декольте Сесиль.
Мне подумалось, что оба они, очень возможно, еще застанут появление уличных фонарей. В Википедии я вычитала, что Людовик XIV в 1667 году приказал по ночам освещать улицы масляными лампами. Но до той поры им все-таки придется пользоваться собственными светильниками. Я им искренне сочувствовала. Если с детства привык к тому, что достаточно нажать на нужный выключатель и станет светло, ночной мрак может порой нагнать страху.
Иди за мной, сказала Сесиль. Она прошла вперед, и я тут же запнулась о порог, потому что свет от лампы до пола не доходил.
Осторожно, не споткнись о мои туфли, предупредила Сесиль, но я уже грохнулась.
Ничего страшного, поднявшись, заверила я, хотя здорово ушибла колено. Сесиль же не виноватаесли не говорить о том, сколько всего валялось на деревянных половицах, во всяком случае, там, где я шлепнулась.
Сесиль зажгла вторую свечу от первой и потекшим воском закрепила ее на столике, так что я смогла увидеть немного больше из того, что меня окружало. Комната была довольно низкой, Сесиль едва помещалась там в полный рост, а я вытянутыми руками могла бы дотронуться до потолочных балок.
Почти треть помещения занимала заваленная подушками кровать. У одной стены громоздились сундуки, в углу располагался заставленный керамическими горшочками, флаконами, шкатулками и косметикой столик, перед ним стояла скамеечка с мягкой обивкой. Дополняли обстановку большое зеркало, широкая настенная полка и ширма. По всей свободной поверхности стен были прибиты крючки, на которых висело немыслимое количество одежды. Прочее имущество Сесиль валялось повсюду в диком беспорядке: обувь, сумочки, шляпные коробки, книги и горы исписанных бумаг. Они тотчас пробудили мое любопытство. Люди, умевшие читать и писать, да еще державшие дома книги, в прошлые века встречались не часто. Школьное образование не было обязательным, и только богатые могли позволить себе нанимать хороших учителей. Книги и рукописи в этой довольно убогой обстановке представляли собой неожиданное зрелище.
Сесиль, отпихнув ногой несколько скомканных бумажек, туфлю ио боже! мышеловку, стянула с кровати подушку и одеяло и положила их на пол.
Ты можешь спать тут, малышка.
Я только выгляжу маленькой. Это обманчивое впечатление. Мне уже девятнадцать будет.
Что, правда? Сесиль, подобрав несколько разлетевшихся листов бумаги, уселась на кровать и посмотрела на меня:Из какого города ты родом?
Из Франкфурта. К моему огромному удивлению, у меня получилось выговорить название, видимо, на эту информацию блокировка не распространялась.
Это ведь немецкий город, верно?
Я нерешительно кивнула.
Ах ты, бедняжка! Ведь из самого пекла пришла!
Я уставилась на нее с придурковатым видом, потому что понятия не имела, о чем она говорит. И только поразмыслив немного, я догадалась, что, вероятно, она имеет в виду Тридцатилетнюю войну. В памяти очень смутно всплыло, что эта война, кажется, шла примерно в это время и принесла страшное опустошение, особенно в Германии.
Да, но, к счастью, мне удалось оттуда вовремя выбраться, наобум сказала я.
Мой запоздалый ответ, видимо, пробудил в Сесиль подозрительность. В ее следующем вопросе мне почудился оттенок сарказма.
И как же ты босиком проделала такой дальний путь от Франкфурта до Парижа?
Ну, сначала обувь была, но по пути я ее, к сожалению, потеряла.
А кто научил тебя так безупречно говорить на нашем языке, Анна?
Моя матьфранцуженка, заявила я и, чтобы ее отвлечь, сама задала вопрос:А чем ты вообще занимаешься?
Но отвечать она не стала, а вместо ответа спросила: «Ты любишь театр?»
Конечно, сказала я. И ни капли не солгала. У межгалактического преобразователя слово «театр» всегда использовалось для перевода слова «кино», а в кино я ходила постоянно. Раз или два в месяц хожу обязательно, продолжила я. С огромным удовольствием!
Ой, правда? Как удивительно! Глаза Сесиль заблестели. Очевидно, этим признанием я с лихвой вернула в ее глазах утраченные позиции. Я тоже его люблю! Лучше сказать, театрмоя страсть и моя жизнь. Я ведь и работаю в одном из театров.
Я задала вопрос, которого она ждала:
Ты актриса?
Да! гордо ответила она. А еще драматург. Я сама пишу пьесы и ставлю их.
Вот почему тут были книги и такое количество бумаг.
Классно! сказала я с восхищением (вообще-то, если быть точной, я сказала «грандиозно», что, по-видимому, значит одно и то же).
А какие пьесы ставят в Германии? поинтересовалась Сесиль. Ее усталость как ветром сдуло, в мгновенье ока она оживилась, словно оказалась на вечеринке.
В последнем месяце я немного переусердствовала, посмотрела аж несколько. Самой последней была «Coq au vin». Вообще-то я произнесла название фильма Тиля Швайгера «Коковээ» с преувеличенным нажимом на «ээ», но благодаря преобразователюа может, и блокировкепрозвучало это совершенно по-французски.
Сесиль смотрела на меня с еще большим интересом.
Видимо, в Германии культура в большом почете. И что, понравилась тебе эта пьеса? Это трагедия или комедия?
Скорее комедия, хотя мне и больше смеяться доводилось. Речь идет об одном драматурге, который пишет пьесу, но внезапно ему приходится возиться с одной маленькой девочкой, совершенно незнакомой. А потом они все-таки как-то притираются друг к другу. Вообще-то я сказала сценарист и фильм, но получилось-то все как обычно.
Сесиль задумчиво наморщила лоб.
Великолепная идея для пьесы. Она могла бы вдохновить меня сочинить что-то подобное. Тем более что я, похоже, как раз в точно таком же положении, как упомянутый драматург. Брови ее сдвинулись. А не придумала ли ты это вот только сейчас, чтобы посмеяться надо мной, а?
Нет, честное слово, нет! заверила я. К тому же девочкаего дочь, а в конце они очень полюбили друг друга. Ведь все же совсем не так.
Хм, тыне моя дочь, но думаю, ты начинаешь мне немножко нравиться. Сесиль встала и стащила с кровати еще несколько подушек. Она бросила их на пол к остальным, подошла к стенной полке и вернулась с куском хлеба, который сунула мне в руку. На вот, ты выглядишь голодной.
Поблагодарив, я откусила кусочек, хотя после пережитого этим вечером волнения практически не ощущала голода. Хлеб был черствым и безвкусным, но во время еды аппетит внезапно пришел, и я съела все до последней крошки.
Ты, должно быть, пить хочешь. Сесиль наполнила два бокала красным вином из кувшина, один протянула мне и настояла на том, чтобы мы чокнулись. Затем она постоянно подливала еще и не угомонилась, пока мы с ней на пару не опустошили весь кувшин. Пусть она и выпила значительно больше меня, но вино было достаточно крепким и свалило бы меня с ног, если бы я уже и так не сидела на полу. Голова то и дело клонилась на грудь, я постоянно задремывала. Пока свечи еще не прогорели и мы пили, Сесиль выпытывала обо мне все. Из осторожности я выдавала самые общие сведения, по большей части уклончивыми или ничего не говорящими фразами. Когда она спросила, что я больше всего люблю делать в свободное время, я ограничилась чтением и игрой на рояле (преобразователь превратил «рояль» в «клавикорд»). Велосипед и дзюдо я решила опустить. На вопрос о поклоннике без колебаний ответила отрицательно. Чтобы отвлечь ее внимание от себя, я в конце концов сама перешла к вопросам. Сесиль рассказала мне кое-что о своей достаточно необычной жизни. Оглядываясь назад, я иногда думаю, что некоторые из этих рассказов, возможно, были лишь вольным полетом фантазии.