Профессор утверждает, что у нас в запасе есть только один-два дня, после чего изменения ДНК станут необратимыми
Вот уж, тоже мне, проблема! хмыкнул делегат от России генерал Куропаткин и потянулся к бутерброду с чёрной икрой. Несмотря на обвисший живот верный признак неконтролируемого роста клеточной ткани он не терял своего обычного оптимизма и аппетита. Если нельзя силой значит, нельзя вообще. Даже у нас, на матушке-Руси, мы это знаем, у нас ведь теперь демократия, её мать!
У русского на прошлой неделе врачи обнаружили острую сердечную недостаточность, прошептал Черчилль, наклонившись к уху Мориса Тореза. Не думаю, чтобы он так уж сильно сожалел о том, что происходит.
Австралиец Фергюссон возложил руки на толстый живот и энергично завертел большими пальцами. Ещё несколько дней назад он вполне мог состязаться стройностью фигуры с фотомоделями. Фергюссон был знаменит своими оригинальными идеями.
А что, если клонировать нужную кандидатуру? начал он. Строго секретно, чтобы не пронюхали газетчики? У такого клона не будет гражданских прав, следовательно
Отличная идея, подхватил Торез. Только кого клонировать? Это должен быть человек со специфическими, исключительно сильными, природно извращёнными склонностями. Подумайте сами: взять на себя ответственность за смерть каждого существа на целой планете это, знаете ли, не так уж просто.
Что бы вы сказали на такую кандидатуру, как Гитлер? невинно бросил Фергюссон.
На это предложение ответил депутат от Соединённых Штатов, темнокожий Кинг, лицо и руки которого были покрыты огромными бородавками.
Гитлер не подходит, ведь он ликвидировал только евреев, цыган и славян, сказал он. Нас тут же обвинят в заговоре гоев.
Вы правы, вздохнул Торез. К тому же тело Гитлера полностью сгорело, так что отбор клеток не представляется возможным. Но вот Мао тело Мао сохранилось в идеальном состоянии. Кажется, он не так уж мучился расовыми предрассудками?
Вопрос предназначался китайскому делегату, который с самого начала заседания не проронил пока ни слова и сидел совершенно без движения, словно мумия. Однако имя исторического вождя нарушило его буддийское спокойствие.
Руки прочь от Председателя Мао! высоким голосом провозгласил он. Империалистический бумажный тигр не получит клеток нашего Любимого Вождя для своих позорных человеконенавистнических целей! Враг не посмеет осквернить нашего Председателя, Солнце Азии
Он собирался продолжать в том же духе и не остановился бы, если бы датчанин Андерсен ловким движением не вырвал из-под него кресло, и тем самым не вывел китайца из дискуссии.
Стало быть, отпадает и Мао, покачал головой Фергюссон. Тем более, он подвергал бы экзекуции главным образом ревизионистов и врагов китайского народа. Тут нужен кто-то более универсальный скажем, Сталин?
Куропаткин на удивление остался невозмутимым, очевидно, он не отошёл ещё от хвалебных слов в адрес Мао Цзедуна. Русские всегда считали обитателей Срединной империи ордой варваров, в лучшем случае своими послушными феодальными подданными.
Конечно, конечно, Сталин наш отец, друг детей и физкультурников. Зачем искать кого-то ещё? Коба был мудр, он не делал различия между белогвардейцем и гвардейцем Ильича, жидом и гоем, гнилым интеллигентом и разложившимся пролетарием, инженером человеческих душ и врачом-убийцей, между русским, поляком, чеченцем или украинцем. Никто не чувствовал себя в безопасности под его отеческим взглядом, вот как! Что Мао Мао рядом с ним дитя грешное, неразумное!
Китаец хотел что-то возразить, но опять оказался на полу, на этот раз благодаря Фергюссону. Тысячелетняя изоляция и Великая стена сделали своё дело обычаев, царивших в элитных университетах Европы и Америки, он так и не смог усвоить.
Ну, раз так, не будем терять времени, Черчилль посмотрел на часы. Если процесс клонирования начать, скажем, через час, то тридцатилетний Сталин будет готов через тридцать шесть, максимум через сорок часов, сказал он, безуспешно борясь со страшным насморком. Разум у него, понятно, будет девственно чистым, но наши ученые сумеют вставить в его мозги микрочипы с соответствующей программой. Я уже отдал кое-какие распоряжения экспертам-историкам. Думаю, ему можно для начала записать «Архипелаг ГУЛАГ»
Да, и не забудьте об «Истории КПСС» и книге «Щит и меч»! отозвался Куропаткин. Это любимое чтение нашего генерал-президента в молодости.
Тогда вопрос в принципе решён, Торез с облегчением откинулся в кресле. Если все пройдёт гладко, то через два дня Танатос Четырнадцатый сможет приступить к своим обязанностям. Господин Куропаткин, я советую вам, не теряя времени, связаться с вашим правительством, чтобы утрясти все формальности.
Куропаткин вытянул из-за воротничка микроантенну спутникового телефона и какое-то время отдавал короткие распоряжения, а потом, непривычно подобравшись и вытянувшись, что-то выслушивал с подобострастным видом. Наконец, он кивнул, осторожно всунул антенну обратно и хитро обвёл взглядом окружающих:
Всё будет в порядке, но только товарищ генерал-президент просит, чтобы вы показали эту косу. Кто знает, не идёт ли речь об очередной провокации ЦРУ или Моссада?.. Ну, где эта ваша штука, а?
Торез пожал плечами. Видимо, всё на этом свете имеет свои пределы, включая и традиционную русско-американскую дружбу. Он кивнул Черчиллю и вручил ему магнитный ключ от своего кабинета.
Принесите мне старый компьютер он на моём столе. Только смотрите, не притрагивайтесь к чёрному шару, а то сами станете Танатосом, неловко пошутил он. Никто, однако, даже не улыбнулся. Чёрный юмор за эти дни окончательно вышел из моды.
Черчилль спешно удалился из зала заседаний. Вернулся он минуты через две с пустыми руками и обескураженным видом, на что Куропаткин отреагировал язвительной усмешкой.
Где оно, господин-мистер? спросил он триумфально. Где ваша хвалёная коса, её мать, а?!
На вашем столе я ничего не нашёл, объяснил растерянный Черчилль. И даже под ним тоже. Во всяком случае, ничего, что напоминало бы компьютер с чёрным шаром.
Торез в душе проклял свою наивность. Надо было положить «подарки» в сейф, подумал он, только я больше всего боялся прикоснуться к этому проклятому «джойстику» хоть ненароком. Решил, что запертых дверей будет достаточно.
Пойдём туда, предложил он. Все вместе. Он не мог пропасть из моего кабинета.
Кабинет находился недалеко от зала заседаний, на персональном этаже Генерального секретаря, предназначенного исключительно для его служебных и личных надобностей. Как и говорил Черчилль, на столе лежала только тонкая папка с текущими меморандумами и ежедневным аналитическим отчётом. В комнате не было ни одного предмета, хотя бы отдалённо напоминающего ноутбук или вообще компьютер не считая большого монитора интеркома в углу. Торез на глазах у молчащих членов Совета Безопасности молниеносно обшарил кабинет, не забыв даже о большой корзине для бумаг под столом. Коса Танатоса попросту пропала, исчезла, испарилась без следа. Со всё более очевидной тщетностью поисков ухмылка на широком славянском лице русского генерала становилась всё лучезарнее.
Вот, а вы думали обмануть нашего генерал-президента! Думали, он дурак? Матушку-Русь вы, значит, хотели обдурить? Ах вы, либерасты, дерьмократы, гоми
Он хрипло захохотал, но вдруг схватился за шею, посинел, что-то бессвязно пробормотал и бессильно повалился навзничь на толстый ковер. Издав странный сипящий звук, он перевернулся на бок и замолчал. Над неподвижным телом наклонился Фергюссон, борясь со своим животом.
Не дышит! он удивленно поднял голову. И пульса нет!
Неужели инфаркт? подал голос Черчилль. Неудивительно, с его диагнозом это могло случиться в любую минуту
Как, после исхода Танатоса?! воскликнул Торез.
Все замолчали, поражённые этим замечанием и только в этот момент услышали приглушённый детский крик, раздающийся со стороны неплотно прикрытой боковой двери в личные апартаменты Генерального Секретаря. Торез, не раздумывая, толкнул дверь и вошёл.
Его сын Феликс сидел на корточках на полу гостиной, склонившись над включённым и раскрытым ноутбуком. В его руке был зажат чёрный блестящий шар, который он с непередаваемой быстротой крутил в пальцах, не сводя восхищённого взгляда с экрана, на котором с головокружительной скоростью возникали и исчезали маленькие окошки, заполненные микроскопическими фигурками. Торез почувствовал внезапную слабость в ногах.
Вероятно, Феликс услышал шаги за спиной, потому что повернул голову и посмотрел на отца тёмными, почти чёрными глазами, больше всего в эту минуту напоминающими отверстия в дулах пистолетов.
Папа! с восторгом воскликнул он. Откуда ты взял такую классную игру? Я могу косить их всех, как захочу!
Генеральный секретарь Организации Объединённых Наций пробормотал что-то неразборчивое и обмяк в объятиях своего соотечественника Голля. Феликс с пониманием подмигнул безмолвным столпившимся и отвернулся к своей находке. Мёртвую тишину прервал неожиданно кристально чистый голос Черчилля:
Господин Генеральный секретарь, хочу сообщить вам, что мой насморк полностью прошёл. Готов немедленно приступить к выполнению моих обязанностей. Какими будут ваши дальнейшие указания?
Поворот в неведомое
Mar. Точка контакта
Банька была хороша. И неважно, что топилась по-чёрному, зато внутри плыл туманом раскалённый пар, гранитные каме-нюки аппетитно потрескивали от жара и заходились разъярённым шипом, стоило плеснуть на них самую малость ледяной воды. А сразу за предбанничком огромными валунами отгораживалась заводь на Ирети прыгай в своё удовольствие, не снесёт.
То и дело принимался дождь, причём лил, как из ведра, залпами. Тучи проносились, как сумасшедшие, не успевая закрывать солнце, и оно жарило вовсю, градусов под тридцать.
Иреть от дождей поднялась больше чем на метр, по всей ширине всхлёстывались пеной буруны, неслись сучья да смытые деревья. Солнце подсвечивало пену розовым, вода в реке при этом становилась на контрасте беспросветно сизой и нереальной.
Я привычно бухнулся в заводь, и, отброшенный ледяным потоком на дальние валуны, упёрся в них руками. Вода в заводи была до невероятия прозрачной, и пара тайменей, стоящая у дна, выглядела гигантскими глубоководными рыбинами. Совсем рядом бушевало основное течение, резко выворачивавшееся от валунов к дальнему берегу. Пара сосен упиралась в небо прямо у меня над головой, чуть дальше лес стоял непроходимой стеной.
Наверху стучал дятел. Мне его хорошо было видно чёрно-белого, с роскошной красной шапочкой. Очень деловито стучал, только кора сыпалась.
Таймени, которым я скормил полбатона, пока растапливал баньку, лениво двигали плавниками, удерживаясь против течения. Я с большим интересом разглядывал речных монстров настолько близко наблюдать мне за ними не доводилось. Тёмные тела отдавали немереной силищей, а под удар хвоста я бы добровольно не подставился. Вытащить такую зверюгу на удочку было бы интересно, я видел не так давно, как два мужика тащили такого, изо всех сил упирая удилище в камни, то сматывая, то отпуская леску.
Таймени, будто подслушав мои мысли, насторожились и тихонько двинули к проходу в валунах. Синхронное движение хвостов как и не было в тихой заводи двух речных хищников.
Подставив лицо под жаркие лучи июльского солнца, я на мгновение отключился от реальности. Рёв реки не мешал он привычно воспринимался как что-то естественное, и я слушал тишину. Блаженство было непередаваемым.
Заполошный лай Лимки резанул по ушам. Я на сажёнках перемахнул заводь, подтянулся на руках и выскочил к баньке. Пегая Лимка скакала вокруг сосны, обгавкивая дятла. Хвост поленом, чёрные уши злобно прижаты к морде да что такое с моей флегматичной лайкой содеялось?
Дятел трещал, как пулемёт: собака была далеко внизу и никакой угрозы не представляла. Ну, полает успокоится.
Я зачерпнул в ведро холодную воду и потащил к баньке по скользкой тропке. Лимка, оскалив зубы, заступила дорогу.
Сидеть, говорю. Что это с тобой?
И руку тяну к морде. Еле отдёрнуть успел клыками в миллиметрах лязгнула. А они у Лимки неслабые: охотница. На её счету пара волков да рысь-подранок, так что чем-чем, а зубами лайка моя орудовать не только в миске умеет.
Одежду дай взять, дурёха, говорю. Комары, сволочи, жрут беспощадно, облепили плотным облаком либо в баню бегом, либо обратно в заводь.
Хвостом мотанула, но лапы напружинены, нос сморщен не пускает в баню, хоть тресни. Зло меня взяло. Я ведро поудобнее перехватил, чтобы Лимку отогнать, замахнулся и, поскользнувшись на мокрой траве, неловко опустил жестяным ребром прямо себе на мизинец. Звон в ушах поднялся такой, что комаров перестал чуять сразу. Как на тропу сел не помню, осознал себя в тот момент, когда уже почти все добрые слова в адрес Лимки, за ногу держась, сказал, и выдыхаться начал. А Лимка мне в ответ выражается по полной программе там «дурак большой идиот глухой» самым мягким было, и много ещё чего. Тут порывом ветра сосну с дятлом аккурат на баньку уложило, разворотило всё строение.
Я заткнулся на полуслове и на собаку смотрю. Она на меня, успокоен-но. Хвостом начала помахивать, оскал убрала.
Ну что, говорит, хозяин, права я была, али как?
Я встал. Прихромал к заводи и прыгнул в ледяную воду. Вылез снова, на Лимку смотрю. Она мне из разваленной баньки штаны в зубах тащит. Приволокла на валун, морда довольная:
На, гавкает, я сейчас рубаху достану.
И обратно к баньке.
Я башкой трясу. В башке звон. Палец на ноге на глазах пухнет, штаны я с воем на мокрое тело натянул. А Лимка мне рубаху подаёт, улыбается:
Что-то ты, хозяин, как бы и не рад, что живой?
Рад-рад, говорю. Только ты мне объясни, пожалуйста, как так всё получилось, а?
У Лимки язык на сторону, хвост по земле постукивает, морда лукавая.
Тебе чего объяснять-то, спрашивает. Что под трухлявой сосной в ветреный день быть опасно, или ещё чего?
Ещё чего, отвечаю. Кто тебя такими словами ругаться научил, для начала. А ещё раньше как это получилось, что я всё понял. То есть тебя понял. И понимаю.
Лимка хохочет во всю пасть:
Ведро, говорит, ты уронил правильно. Мы, собаки, давно знаем, что у человеков в мозгах понимание включается, если их за мизинец как следует цапнуть. Так вы же не даётесь никогда. В тапки прячете или в сапоги, да «Фу!» сразу орать начинаете.