А ну стоять! громогласно велела Юлиана и рванула по высокой лестнице в тамбур.
Эсфирь раздраженно тряхнула иссиня-черной копной, приподняла подол сари и полезла за ней.
У Пелагеи вырвался вздох.
Она не планировала ехать в край Зимней Полуночи со всей этой шумной оравой. Но если уж провидение решило вмешаться, перечить ему бессмысленно.
Проводник окинул ее брезгливым взглядом из-под маски и тоже скрылся в дверях. Пришлось ей лезть следом.
И только она поднялась, держась за холодный поручень, как поезд рявкнул свистком, выпустил струю дыма и тронулся с места. Тяжело, нерасторопно заработала паровозная отсечка: "Чух-чух, чух-чух". И вот уже дрожат на шпалах, под топкой, отблески пламени, воздух плавится над трубой, и конструкция дышит жаром, как живая.
Ну точночудовище.
Разогналось, набрало ходи застрекотало, как швейная машинка, тонко и ритмично.
Стучали колёса. Пелагея стояла в дверях, держась за поручень и ловя растрепавшимися кудрями ветер. Она смотрела, как отдаляется "Будущее Издательство" Юлианы, как сливаются с темнотой очертания холмов, как убегают вдаль деревья и редкие фонари.
Кхе, настойчиво кашлянули позади нее.
Кондуктор-каланча высился в своей нелепой маске и ждал, когда же Пелагея соизволит зайти в вагон. Выводить этого типа из себя ей хотелось меньше всего, такой он был неприятныйпросто жуть. Так что она без лишних слов скользнула за раздвижную дверь к подругам и двум непоседливым болтливым псам.
В вагоне остро и едко пахло копотью и горячей жестью. Над пассажирскими местами, подвешенные к большим ржавым крюкам в потолке, туманно теплились керосиновые лампы. Пелагея аккуратно пристроила банку со светлячками на сидении и, пока Юлиана отчитывала Кекса с Пирогом, выглянула в окно.
Ее сердце мгновенно подстроилось под мерные ритмы железной дороги: "Тук-тук, тук-тук, тук-тук".
"Скажи, сколько мне жить осталось?"
Этот вопрос стоит задавать не дятлу и даже не кукушке. Задай его поезду, который увозит тебя в неизвестностьпрочь от стабильности и благополучия.
Рельсы пролегают по краю ущелий, простираются над вершинами гор, резко уходят в пропасть, зависают в воздухе над морями и ныряют в пучину, полную диковинных рыб. А ты сидишь в купе, смотришь сквозь оплывшее стекло и не можешь пошевелиться от страха, замешанного на восторге. И понимаешь, что не вернешься, как бы тебе того ни хотелось. А жизнь твоя зависит от обстоятельств, на которые ты не в силах повлиять.
Итак, поезд мчался без передышки, вопреки всякой логике и физическим законам. Он пулей пролетал из одного измерения в другое. И в окнах мелькали такие неправдоподобные пейзажи, что притихли даже Кекс с Пирогом. Они взобрались на сидение, жались к Юлиане и тихонько поскуливали.
Тоже мне, шпионы-разведчики, ворчала Юлиана. Да вы просто маленькие лохматые трусишки.
Ее укачивало. Ей бы не помешали ремни безопасности. И она прекрасно видела, что снаружи творится какой-то невообразимый хаос. Но всё равно не могла потрясенно помалкивать перед лицом необъяснимого: хоть крохотный кусочек прежнего, привычного бесстрашия должен был остаться при ней.
А вот Эсфирь сидела абсолютно прямо и абсолютно молча. Как будто проглотила семафорный столб и теперь старательно его переваривала. Поделиться впечатлениями? Что вы, ни в коем случае! Она собиралась их законсервировать, чтобы впоследствии разложить по полочкам в тишине и покое.
Что касается Пелагеи, то она начисто выпала из реальности. Вовсе не онакто-то другой, невезучий и рассеянный, по глупости своей попал в переплет. Вовсе не ее увозили сквозь миры и измерения в край Зимней Полуночи навстречу ее предназначению. Вовсе не у нее на пальце таинственной зеленью переливался изумруд в оправе и не ей предстояло хлебнуть лиха.
Кофе! Горячий шоколад! визгливо объявил длинный кондуктор-оглобля, возникнув посреди салона с широченным подносом в руках.
Зачем Пелагея только согласилась на горячий шоколад? Ведь невооруженным глазом было видно: замаскированный проводник от души ее ненавидит.
Да и к Юлиане с Эсфирью он явно симпатий не питал.
Вот что он подсыпал в напитки? Почему и Юлиана, и Эсфирь вдруг дружно заснули глубоким сном? Почему Пелагея, едва отпив горячего шоколада, ощутила слабость и мгновенно провалилась во тьму?
Из тьмы она выбиралась долго и мучительно. Как будто к ногам подвязали по гире, а грудь сдавили железными прутьями.
"Давай, ну давай же, открывай глаза!" умолял ее кто-то крайне очаровательный (если судить по тембру). Умолял словно издалека, с противоположного берега реки, с которой принято ассоциировать жизнь.
"Найду подонкаприкончу", чуть погодя процедил сей занятный индивид.
Когда Пелагея наконец зашевелилась и шумно вдохнула, он предпочел испариться. Тайный поклонник или просто филантроп? Ай, да какая разница! Совершенно очевидно: он ее исцелил.
Ей было приятно сознавать, что о ней пекутся, что она важна. Но радость от этого факта омрачало одно тревожное событие: ее пытались отравить, и отравитель успешно скрылся.
Юлиана, Эсфирь, вы как? прохрипела Пелагея, сползая с сидения. Она опрокинула банку со светлячками, и та покатилась по полу к дальней стене.
И у Юлианы, и у Эсфири наблюдалось лёгкое головокружение. В остальном же с ними был полный порядок. Похоже, им подсыпали обычное снотворное. В отличие от Пелагеи. У нее в чашке обнаружился яд. Кекс со своим удивительно чутким носом его мгновенно распознал.
Тот тип в маске оленя, р-р-рав! прорычал пёс, топорща белую шерсть. Это его рук дело.
Пусть мне только попадетсяукушу, зловеще пообещал Пирог, черный, как мохнатая грозовая туча.
Лишь теперь Пелагея заметила, что поезд не движется, а на улице, укрывая кирпичные дома и каменные мостовые, крупными хлопьями валит снег.
Стояла глубокая ночь. Аккуратные низкие фонари рассеивали мягкое сияние и были похожи на подсвеченные изнутри мандарины.
Конечная. Край Зимней Полуночи. Пелагея сглотнула, до сих пор ощущая во рту горечь от яда. Подобрала свою банку и накормила светлячков парой ласковых слов. Кекс и Пирог засеменили к выходу, стуча коготками по линолеуму.
Гляньте, куда нас занесло! воскликнула Юлиана. Она тоже увидела снег и поёжилась, обхватив себя руками. Не зря Эсфирь советовала мне утепляться.
Когда это я такое советовала? удивилась та.
Да во сне, во сне
Всё происходящее тоже изрядно смахивало на сон.
Пелагея первой спустилась по крутой металлической лестнице, держа перед собой светлячков. И ступила прямиком в белый невесомый пух. Снег укладывался периной, сверкающей в свете фонарей. Сыпал с неба, как конфетти. А небо напоминало огромный отрез антрацитового бархата с серебряной вышивкой звёзд.
Снег лежал повсюду. И было даже немного совестно нарушать целостность этого великолепия.
Где-то в городке тихонько играла старая заезженная пластинка. Было свежо и морозно. И Пелагея приготовилась мёрзнуть, но от перстня с изумрудом по телу вдруг разлилось блаженное тепло, будто кто-то невидимый укутал ее, Пелагею, в колкую шерстяную шаль.
Юлиана слыла мерзлячкой, каких поискать. И лично ее никто в шаль не укутывал. Она сошла с поезда и пригрозила, что сойдет с ума, если ее сейчас же не пустят в один из этих расчудесных кирпичных домов.
Эсфирь слыла закалённой и стойкой. Но даже ей не улыбалось закоченеть на ледяном ветру.
Идемте, сказала она. Надеюсь, жители здесь гостеприимные.
По правде, жителями тут и не пахло. Ни Кекс, ни Пирог не учуяли ни единого следа.
Вымерли тут все, что ли? буркнул Пирог и фыркнул, зарывшись мордочкой в сугроб.
Пха! "Вымерзли" звучит лучше, сострила Юлиана. И, обняв себя за плечи, трусцой припустила по улочке.
Пелагея и Эсфирь не отставали. Они бежали следом, то и дело заглядывая в окна.
Несмотря на то, что в каждой (исключительно в каждой) квартире теплились огоньки, дома казались пустыми. Там, в тишине и тепле, за драпировкой штор и усыпанным блёстками тюлем, светились фонарики гирлянд, трещали камины, закипали чайники и топорщились ароматные ёлки. Граммофоны играли меланхоличный блюз, а радиоприемники новой модели транслировали новогоднюю концертную программу.