Хотя его святейшество не стал протягивать Людовику перстень для поцелуя, он обвел глазами королевскую свиту и протянул руку мадам де Ментенон.
Мадам де Ментенон поспешила к нему, шурша черными шелковыми юбками по черно-белому мрамору. Могущественная непризнанная королева на шахматной доске с перекошенными клетками, она изящно, невзирая на свой возраст, преклонила перед Иннокентием колени и прижала к губам его руку с папским перстнем.
Возможно, он прикажет побить ее камнями, прошептала мадам так, чтобы ее могли слышать только стоявшая рядом с ней Лотта и стоявшая за ее спиной Мари-Жозеф. Мари-Жозеф была неприятно поражена, но Лотта едва сдержала смех.
Встаньте, сестра!
Иннокентий обращался с мадам де Ментенон необычайно вежливо и учтиво, тем самым поддерживая придворную партию, которая верила в законность королевского брака.
Его величество, папа Иннокентий и мадам де Ментенон вместе прошествовали по Мраморному двору к входу во дворец, в то время как члены королевской семьи, кардиналы и епископы поотстали, а придворные отвешивали низкие поклоны на всем их пути. Над толпой пронеслось еще одно «ура!», эхом отдаваясь от стен, словно это бюсты героев и святых закричали так, как они никогда не кричали при жизни.
Глава 7
Мари-Жозеф проводила своих покровительниц в покои мадам. Раздосадованная триумфом мадам де Ментенон, мадам всю дорогу не переставая брюзжала.
Иннокентий отнимет у его величества уйму времени, обреченно констатировала она. Будут затевать войны да поглубже вбивать клин между мной и моими близкими. Боюсь, его величество больше не пригласит нас ни на охоту, ни даже на прогулку.
Мама, на прогулку мы можем пойти и сами, возразила Лотта.
Это разные вещи.
О, мадам, удивилась Мари-Жозеф, неужели в столь знаменательный день его величество будет уделять время столь заурядным занятиям?
Развлечения сегодня будут те же, что и всегда, не сомневаюсь. Ни одному папе не удавалось искоренить азартные игры или возлияния, а тем более развеять скуку!
Мадам вздохнула, но, по мере того как она приближалась к своим покоям, хорошее расположение духа стало к ней возвращаться.
Я должна дописать письмо рауграфине Софии.
И тогда в письме вам придется признать, что папа не приказал побить камнями мадам де Ментенон.
Мадам сделала вид, будто ее вот-вот вырвет.
Старая шлюха! Простите, мадемуазель де ла Круа.
Что вы сказали, мадам?
Простите, я привыкла к непристойностям, и все потому, что в юности была настоящим сорванцом, не имеющим представления о хороших манерах.
Я не услышала ничего непристойного, объявила Мари-Жозеф.
Мадам рассмеялась, и Лотта вместе с ней.
Что ж, значит, старая карга не обманула вас своим показным благочестием и не внушила вам почтение к мышиному помету! Я всегда знала, что вы разумная девица.
Вы слишком высокого мнения обо мне, мадам.
Щеки у Мари-Жозеф зарделись от смущения.
Я не знаю, что именно в ваших речах было непристойно, мне неизвестно, что значит это слово.
Какое? сухо спросила Лотта. «Помет», «карга» или «шлюха»?
Последнее, прошептала Мари-Жозеф.
Не знаете? Какая прелесть! заключила мадам. Впрочем, мне пора вернуться к письму.
Мари-Жозеф и Лотта сделали реверанс, и мадам исчезла в спальне.
Лотта взяла Мари-Жозеф под руку. Вместе они, сопровождаемые Оделетт, вышли из покоев мадам. Сгущались сумерки; в каждом зале слуги опускали хрустальные канделябры и зажигали множество новых свечей.
В апартаментах Лотты фрейлины потребовали, чтобы их причесала Оделетт. Лотта увлекла Мари-Жозеф за собой, на приоконный диванчик, чтобы без помех пошептаться.
Надо же, как вас от всего оберегали! удивилась Лотта.
Конечно, вы же знаете!
Шлюха это женщина, которая продает себя за деньги.
На Мартинике мы назвали бы ее рабыней или крепостной, если она сама продала себя в рабство.
Боже, я не о том! Я о женщинах, которые продают свое тело.
Мари-Жозеф ошеломленно покачала головой.
Которые продают свое тело мужчинам. Любому, кто только захочет. И, потеряв терпение, Лотта решительно добавила: Вступают с ними в связь!
Вступают в связь? непонимающе переспросила Мари-Жозеф. То есть совершают прелюбодеяние? Вне брака?
Какого брака? Вы, верно, совсем дурочка.
Я
Мари-Жозеф замолчала. С ее стороны было бы нарушением этикета защищаться от насмешек августейшей покровительницы, хотя ее и оскорбил пыл, с которым Лотта подняла ее на смех.
«Ты слишком вознеслась, сказала себе Мари-Жозеф, и получила по заслугам. Поделом тебе».
Не сердитесь, я не хотела вас обидеть! сказала Лотта. Простите меня. Мне предстоит научить вас очень и очень многому: я все дивлюсь, как это монахини сумели воспитать вас в таком неведении!
Они лишь надеялись уберечь от зла мою невинность, промолвила Мари-Жозеф. Сестры во Христе и сами невинны. Они ничего не знают о Она перешла на шепот.
О шлюхах и блуде? громко заключила Лотта. Я расскажу вам о Нинон де Ланкло, я ведь с ней знакома только бы об этом не узнали его величество или мама! но, разумеется, она не шлюха, а куртизанка.
А что это значит?
Лотта объяснила разницу, хотя Мари-Жозеф выяснение этой разницы напоминало дискуссию о том, сколько ангелов могут поместиться на кончике иглы.
В школе монахини без конца твердили о греховности плоти, но смысл их зловещих и загадочных предупреждений от Мари-Жозеф ускользал. Только однажды она решилась спросить, что такое прелюбодеяние, а проведя потом неделю в полном одиночестве в комнате на хлебе и воде, не избавилась от своего не подобающего девице любопытства, однако отныне стала осторожнее и не спешила задавать вопросы. Единственное благочестивое убеждение, которое она вынесла из наказания, заключалось в том, что близость между мужчиной и женщиной греховна, неприятна и обязательна в браке.
В возрасте Лотты Мари-Жозеф горько оплакивала покойных родителей, которые так любили друг друга, любили ее и Ива и которым пришлось обречь себя на горе и муки, чтобы создать семью и произвести на свет потомство. Она оплакивала их и думала, что ей и ее будущему мужу тоже придется пройти через это, чтобы ее дети могли насладиться тем же блаженством, какое в детстве выпало ей на долю. Она надеялась, что сумеет это вынести, и размышляла, почему Господь создал мир таким. А вдруг это Господня шутка? Но когда она спросила об этом священника на исповеди, тот рассмеялся. А потом сказал, что люди не должны любить друг друга, ибо такая любовь греховна. Людям надлежит возлюбить Господа, ибо единственно любовь к Нему освящает и возносит над греховными помыслами. После этого священник наложил на нее столь тяжкую епитимью, что уж лучше бы, думалось Мари-Жозеф, ее просто поколотили.
Однажды мать настоятельница прочитала воспитанницам лекцию о прелюбодеянии. Прослушав ее предостережения, девицы пришли в такое смятение и волнение, что всю ночь перешептывались, вместо того чтобы спать. Явившись в полночь проверить, как ведут себя их воспитанницы, сестры услышали шепот. В ту ночь и весь последующий месяц монахини спали в девичьем дортуаре, неподвижные и бдительные, и зорко следили за тем, чтобы воспитанницы не перешептывались и спали, как полагается по правилам приличия, на спине, вытянув руки поверх одеяла.
Теперь вы знаете, кто такая Нинон де Ланкло, заключила Лотта. Она славится остроумием и была любимицей всего Парижа, а ведь она куртизанка.
Она совершила смертный грех, возразила Мари-Жозеф.
Что ж, значит, весь двор после смерти попадет в ад!
Не весь! Мадам, например, нет
Да, согласилась Лотта, бедная мама избежит этой участи.
И его величество тоже!
Сейчас-то, конечно, он добродетелен, но в молодости был развратник, каких поискать!
Боже, как вы смеете говорить в таком тоне о его величестве!
А откуда, по-вашему, взялся весь этот мышиный помет?
Мари-Жозеф попыталась примирить свое убеждение, что дети есть следствие только законного брака, с неоспоримым фактом существования герцога дю Мэна, его братьев и сестер, его сводной сестры.