А также там находился почему-то и яхотя я-то ничем особо таким не прославлен, простой рядовой коммунист, не более. Но я человек дисциплинированный: сказали надо, значит, надо.
* * *
Американцы засуетились, сказал хрипло боевой пес Ворк. В Нарве и на Украине были замечены люди из «Скрепки».
«Скрепкой» у американцев называется долговременная операция по поиску всяких технологий, которые разработали не они, но которые им очень хочется заполучить. Как они ее начали в конце Второй мировой, так до сих и ищут по всему миру. Тем более что на свете есть много всякого интересного, не только Грааль. Одни советские оставили очень много всего. Но Грааль их интересует особенно. Наверное, думают, что могут извлечь из него что-то, что поможет избежать им неизбежного краха капитализма и победы всемирной коммунистической революции.
Ищут зацепки уже здесь. Через своих пособников, которых хватает. Скоро ждать гостей, заключил он.
Задействуем план Б, сказала фрау Мюллер.
Я немного ее зналпили кофе иногда после наших хранительских посиделок, она рассказывала кое-что о своей жизни, и я примерно представляю себе, что она понимает под планом Б. В нем всегда много труповне любит она ЦРУ США, это у нее уже что-то личное.
Это рано, сказал Ворк. Нужно отправить Грааль подальше. Куда-нибудь в глухомань. И затихнуть.
Я против, сказал Ученый Кот. Есть некоторые успехи. Нельзя бросать исследования.
Они еще ряд товарищей, но уже людей, занимался изучением артефакта, проводя с ним иногда целые дни. Хотя это очень непростопредставьте, что через вас проходят терабайты информации, при этом совершенно вам непонятной. Я пробовал пару разбыло ощущение, что мозг вот-вот взорвется. Но Ученый Кот и его товарищи лучше меня владели диалектикойа диалектика вещь сильная, поверьте на слово.
Даже если мы сможем извлечь и понять крошечную кроху того, что там содержится, это двинет нас на столетия вперед, сказал кот. Быть может, с помощью этой информации человечество выйдет из тупика, в который оно зашло.
Из тупика человечество выведет пролетарская революция, сказала фрау Мюллер. А вот если Грааль попадет в руки американцев, то возможна катастрофа. Я за то, чтобы исследования прервать, а Грааль спрятать как можно дальше.
Вдруг слово взял Шейх. Он, как правило, очень мало говорил, только слушал.
Нужно продолжать исследования. Мне кажетсяон сделал многозначительную паузу, что скоро исторический процесс резко ускорится, и победит тот, у кого будут новые знания.
Все задумались. Если Шейх сказал так многобольше, наверное, чем говорил при мне за все предыдущие встречи, то это были не пустые слова.
А как с американцами? спросил я. Они ведь люди без морали и совести, особенно если чего-то хотят. Целые страны в порошок стираютлишь бы получить желаемое. Как мы сможем защитить артефакт, если они возьмутся всерьез? При всем уважениия посмотрел на фрау Мюллер и пса, ведь за ними вся мощь Запада. А мы даже на свое государство положиться не можем, как вы понимаете.
Все понимали более чем. Мы обсуждали и ранее, не связаться ли с какими-то официальными структурами, которые могли бы помочь и в исследовании, и в обеспечении безопасности, и пришли к выводу, что это было бы ошибкой. Доверять нынешней властисамоубийство. Все проданоили продано будет. У них, кроме как про деньги, другой мысли нет. И чтобы эти деньги у них не отняли.
План Б, холодно сказала немка. Пусть американцы придут и останутся здесь навсегда. Как наши фашистские солдаты в вашем Сталинграде.
* * *
По не нами заведенной традиции в конце нашей встречи каждый дотрагивался до артефакта. Нам хватало обычно нескольких секунд, только Ученый Кот выдерживал больше минуты.
При этом каждый раз и у каждого было что-то новое, другое, не такое, как в предыдущий сеанс.
В этот раз я несся в каком-то тоннеле, стены которого переливались тысячами цветов и их оттенков. Одновременно звучало множество разных звуков, при этом звуки были явно упорядоченными, хотя и не составляющими некую мелодию.
Полет этот был, как и все предыдущие мои погружения, совершенно невыносим и я уже был готов оторвать руки от артефакта, как вдруг тоннель закончился и я оказался стоящим на дороге. Надо мной было небо в крупных, как алмазы, звездах, а нестерпимая какофония звуков сложилась в мелодию, незнакомую, но очень красивую. А прямо передо мной был лес. Самый обычный лес. В который уходила дорога, на которой я стоял. Рядом со мной была собака и коточень похожие на тех двух обормотов, которые сейчас с нетерпением ждали меня дома, чтобы нажаловаться друг на друга. Но эти были очень серьезными и сосредоточенными.
А еще я слышал шепот, но не понимал, кто это говорит и что он говорит.
Потом все резко пропало и я снова сидел в подвале, а артефакт лежал передо мной.
Все смотрели на меня с удивлением.
Что? спросил я обеспокоенно. Что-то не так?
Дело в том, сказал Шейх спокойно, что вы вдруг стали излучать свет.
Все закивали в подтверждение.
А еще сказали кое-что, сказал пес Ворк.
Что я сказал? вздрогнул я, потому что это всегда неприятно, когда делаешь что-то, чего не помнишь.
Скоро начнется, сказала левая террористка фрау Мюллер. Вы это повторили несколько раз: Скоро начнется. Скоро начнется. Скоро все и начнется.
Флешбэк седьмой: Кот Перманентный
Писатель наш получил известность, когда в середине 60-х в журнале «Юность» был опубликован его дебютный роман о молодых покорителях Севера. Тогда много выходило такой литературы, но писатель соединил в своем романе комсомольский пафос с техникой французского «нового романа», что было необычно и смело. Василий Аксенов, встретив писателя на каком-то литературном мероприятии, пожал ему руку, а Валентин Петрович Катаев написал о нем пару одобрительных строк в каком-то обзоре современной молодежной прозы. В общем, это был успех.
Следующий роман писатель создал для серии «Пламенные революционеры», взяв в качестве героя одного из руководителей Парижской коммуны. В столичных либеральных кругах к этому отнеслись с пониманием«революционерами» и хорошими политиздатовскими за них гонорарами не брезговали и самые отъявленные вольнодумцы, зато в «Правде» писателя упомянули в самых похвальных выражениях, так что, когда он подал в Секретариат Союза писателей прошение о выезде в Париж для работы в тамошних библиотеках и вообще в местах парижской эмиграции Владимира Ильича Ленина, то, учитывая приближение столетней годовщины со дня рождения вождя мирового пролетариата, ему пошли навстречу. Хотя и сократили срок заграничной командировки с трех месяцев до одного: молод еще, чтобы так долго по заграницам околачиваться.
Писатель, однако, нисколько не расстроился, и очень скоро стало ясно, почему. Потому что уже на второй день своего пребывания во Франции, он в помещении маленькой русскоязычной газеты, издающейся еще со времен белой эмиграции, провел пресс-конференцию, на которой заявил, что выбрал свободу и просит у французов убежища от страшного советского коммунистического режима. Это были 60-е годы, до потока советских писателей и работников культуры, который пошел в начале 70-х, было далеко, поэтому случай с писателем вызвал некоторый шум по обе стороны океана и гневную статью в «Литературной газете» с красноречивым названием «Отщепенец». Еще, хотя об этом и не сообщили, в секретариате Союза Писателей один мелкий чиновник иностранной комиссии лишился партийного билета и отправился работать редактором в газету «Рыболовный флот».
Но писатель, даже если бы и узнал об этом, нисколько бы не расстроился. Потому что мечта всей его жизниудрать из СССР, сбылась. СССР он ненавидел, кажется, с самого своего рождения, и порой сам удивлялся, почему эта страна так его бесит. А бесило его в ней всеот соседей-сограждан до ее идеологии и красных флагов. Особенно почему-токрасные флаги. Была у писателя на них аллергия. При этом, что особенно удивительно, и в школе, и учась в литературном институте, и сочиняя свои романы, он поразительным образом умел свою нелюбовь скрывать.
Но, наконец, его муки раздвоенного сознания закончились, и закончились самым что ни на есть удачным образом. Ему очень любезно предоставили необременительную работу в парижском филиале радиостанции «Свобода», которая заключалась в едких и язвительных комментариях к новостям культурной жизни бывшей Родины. На, пусть и скромную, но вполне хорошую зарплату, он снял небольшую квартиру-мансарду в Париже, и быт его очень быстро наладился. Тем более, что писатель человеком был нетребовательным, даже скромным, и того, что советский ад и бесконечный красный цвет остались позади, вполне хватало ему, чтобы чувствовать себя счастливым.