И из всех шайда-вещей, о которых он слышал, которые видел (и ненавидел) в своей жизни, не было ничего ужаснее этого безумного существа, именуемого Кремниевым Богом.
Данло, заслоняя глаза рукой, хриплым и прерывающимся голосом объяснил Тверди, что такое шайда.
— Этот бог поистине шайда, — сказал он, — такая же шайда, как безумец, который охотится только ради удовольствия. Но убить его было бы еще большей шайдой.
Он гнусное чудовище. Это всего лишь компьютер, пишущий собственные программы без правил и ограничений. Его вообще не следовало создавать.
Данло, приоткрыв глаза, прочел последнюю реплику Тверди и задумался, какие правила или законы природы ограничивают Ее.
— Однако его все-таки создали, — сказал он. — В некотором смысле он — живое существо, правда? И если он действительно живой, если ему подарили жизнь, как вам или мне, мы должны отнестись к его благословенной жизни с почтением, хотя она и шайда.
Идеопласты померкли, как будто кто-то выключил свет.
Потом из динамика вышли и повисли в воздухе другие: Ты странный. Только самый странный и прекрасный из людей способен оправдать бога, который готов уничтожить всю галактику, а с ней и весь человеческий род.
Данло, глядя на свои раскрытые ладони, припомнил кое-что, почти забытое, о себе самом. В дни своей романтической юности он мечтал стать асарией. Это древнее слово обозначает человека, достигшего высшей степени развития и принимающего вселенную во всех ее проявлениях, даже самых несовершенных или ужасных. В память о более молодом себе, который все еще жил в нем и шептал ему на ухо оправдательные слова, Данло склонил голову и тихо произнес:
— Я сказал бы “да” всему во вселенной, если бы только мог.
На Старой Земле жили прекрасные тигры, горевшие жизнью в ее полночных лесах. И были старые, беззубые, обезумевшие тигры, которые охотились на человека. Можно полностью оправдать мир, давший жизнь тиграм, и все же сказать “нет” отдельному тигру, который может пожрать твоего ребенка.
— Возможно. Но должен ведь быть какой-то способ избегать этих несчастных старых тигров, не убивая их.
Как беззаветно ты предан своей ахимсе.
Данло подумал немного и сказал:
— Да, это так.
Что ж, посмотрим.
Эти слова встревожили Данло. Он сжал кулаки и непроизвольно напрягся.
— Что вы хотите этим сказать?
Надо испытать, насколько ты предан идеалу непротивления. И в другом тебя тоже надо испытать. Затем тебя и пригласили сюда: для испытаний.
— Но я не хочу, чтобы меня испытывали. Я прилетел сюда, чтобы спросить вас…
Если выдержишь, сможешь задать мне три вопроса. Я играю в эту игру со всеми пилотами, которые приходят ко мне с какой-то своей целью.
Данло, слыхавший об этой игре, спросил:
— А в чем они состоят… испытания?
Надо испытать, какой из тебя воин.
— Но я ведь уже говорил: я не воин.
Все мужчины — воины. А жизнь — для всего, что существует во вселенной, — это война и ничего более.
— Нет, жизнь — это… нечто иное.
От войны не убежишь, мой милый, хороший, прекрасный воин.
Данло, сжав кулаки до боли в костяшках, сказал:
— Я, пожалуй, не стану подвергаться вашим испытаниям. Я улечу с этой Земли.
Улетать тебе не разрешается.
Данло посмотрел в окно на свой корабль, такой одинокий и уязвимый на пустом берегу. Он не сомневался, что Твердь способна вогнать “Снежную сову” в песок с легкостью человека, прихлопывающего муху.
Ты будешь отдыхать в этом доме, пока не восстановишь силы, — сорок дней, а затем начнутся испытания.
Данло, расшифровав ненавистный ему смысл идеопластов, вспомнил об одном из испытаний Тверди. Она, как и воины-поэты Кваллара, с которыми Данло был знаком слишком хорошо, любила загадывать злосчастным пилотам две первые строчки из какого-нибудь древнего стихотворения, а испытуемый должен был закончить строфу.