И она, Линда, по-собачьи, незаметно, гордилась своим хозяином — терпеливом и заботливом, чутко улавливающем её настроение, желание или нежелание работать, выполнять его команды. Она, ведь, тоже живое существо, молодая собака, иногда ей и побаловать хочется, подурить, показать всем своим видом, будто она не понимает, чего от неё хотят. И тогда хозяин, Олег, менял голос, трепал её за шёлковые уши и деланно-строго приказывал: «Линда, не дури. Накажу».
Она понимала и бралась за работу по-настоящему. С хозяином и поиграть, конечно, можно, он в игре и обучал её, ибо дело всегда у них было на первом месте.
Совсем недавно Олег сказал:
— Скоро поедем в Чечню, Линда. Чеч-ня. Запоминай. Там война.
И ещё несколько раз повторял: «Чеч-ня…»
Она запомнила это слово. Хотя и не понимала пока что это такое.
Да и люди тогда, в девяносто пятом, не все понимали.
Со словом «Чечня» в сознании Линды чётко теперь, укладывалось: напряженные разговоры хозяев собак, кинологов, нервозность на питомнике, автоматы, пахнущие смазкой, жёлтые остренькие патроны, новая, со склада, одежда и обувь, консервы, сахар и печенье — всё это связывалось с ещё двумя новыми словами: «сухпаёк» и «командировка».
Слова эти то и дело повторялись и на занятиях, и просто в разговорах наставников, когда они, устав от беготни со своими питомцами, давали себе и собакам передышку и толковали всё о той же Чечне.
Линда поняла, что слова эти какие-то особенные, люди их и произносили как-то непривычно — кто с опаской, зябко поводя плечами, а кто бесшабашно, смеясь. Олег говорил спокойно, с тихой улыбкой, спорить ни с кем не спорил, а только трепал легонько загривок Линды, как бы подбадривал её — не слушай, мол, собачка, тут много лишнего говорится.
Примерно так же вела себя и Марина, наставник красавца-овчарки Гарсона, какой при каждом удобном случае норовил игриво куснуть Линду, намекнуть ей о своём расположении и симпатии. Но Линда была лабрадором, собакой другой породы, а кровосмешение на питомнике не допускалось, за этим следили здесь строго, наиболее активных мальчиков наказывали, или давали им соответствующее питьё, снижающее порывы страсти. Гарсон же с Линдой хорошо помнили: «Нельзя!» И слушались своих хозяев. Ослушаться запрета для служивой собаки — нет худшей провинности!
И всё же Гарсон был настойчивым парнем, при каждом удобном случае подбегал к Линде, демонстрировал свою готовность к любви и продолжению славного собачьего рода, но люди были начеку, оберегали своих питомцев, и всяческие вольности со стороны Гарсона тут же пресекались. Немецкий кобель-овчарка не должен был любить англичанку-лабрадора и всё тут! К тому же, Линде нужно было работать, а не бездельничать с тяжёлым животом, а потом возиться со своими щенками…
Да и вообще — надо собираться в Чечню, готовиться к серьёзной и, конечно же, опасной работе.
Мама Олега отлично это понимала. А сам Олег лукавил, успокаивал её.
* * *
Пришел отец, Михаил Яковлевич.
Линда услышала его шаги на лестничной площадке, едва заскрипела дверь лифта, тотчас подхватилась, и уже стояла с тапочками в зубах. Отец Олега, тоже невысокого, как и мама, роста, чернявый, с серебром на висках, неторопливый в движениях и рассудительный, умеющий держать себя в руках, наклонившись к Линде, погладил её, сказал нежно:»Ах ты, моя хорошая! Встречаешь. Спасибо, спасибо…»
Переобулся, снял плащ и только теперь увидел расстроенное, заплаканное лицо жены, спросил:
— Ты что, Нина? Что случилось?
— Вон, видишь? — Нина Алексеевна кивнула на автомат за шкафом — ствол его хорошо был виден.
— Олег принес?
— Кто же ещё! — и Нина Алексеевна снова тихонько заплакала.
Олег вышел как раз из ванны — с мокрыми волосами, гладко выбритый, спокойный. Пахло от него молодостью, здоровьем, хорошим одеколоном.
— Привет, Яковлевич! — кивнул он отцу.