В палату вошли Мария и доктор Худяков. На ходу пояснявшая суть ситуации горничная, буквально застыла на полуслове, увидев пустые тарелки.
Ну вот, Мария, всё в порядке.удовлетворённо прокомментировал Лев Петрович,Не стоило волноваться.
Женщина недоверчиво перевела взгляд на соседку. Я вообще усиленно делала вид, что не имею к этому всему ни малейшего отношения.
Полина, покосившись в мою сторону, открыла рот.
А можно мне добавки.робко попросила она.
Я едва не расхохоталась.
Мария, проглотив повисший на языке вопрос, молча пошла за новой порцией.
Вот и ладно. Вот и замечательно.сообщил доктор и пошёл следом за помощницей.
Я сыто развалилась на своей кровати, вполне довольная исходом.
Через день соседку выписали. Вскоре должны были выпустить и меня. Наконец-то я смогу спокойно поискать зеркало.
Не тут-то было
* * *
И вот я шла по пустынной лестнице к галерее второго этажа жилого флигеля Смольного института благородных девиц, во все глаза разглядывая окружавшую обстановку. Именно там находился мой дортуар. Воспитанницы сего заведения, судя по царившей вокруг тишине, в этот час находились на занятиях. Сопровождавшая меня Мария, молча поднималась немного впереди.
В первую очередь поражала высота потолковони взмывали ввысь, оставляя огромные пространства пустыми. После наших привычных ульев-многоэтажек с крохотными, по сравнению с тем, в чём я сейчас оказалась, квартирками было не по себе. Каждый малейший звук эхом улетал ввысь, теряясь в колоннах и украшенных искусной лепниной арках. Огромные вытянутые и закруглённые к верху окна заливали пространство ярким светом. Ажурные кованые перила венчали тёплые, наполированные до блеска деревянные поручни.
Пока валялась в лазарете, вроде даже немного пообвыклась со спартанской обстановкой палаты. А теперь, оказавшись за её пределами, снова окунулась в состояние нереальности происходящего. Никак не удавалось принять, что всё вот это музейное прошлое в данный момент по настоящему существует, живёт и дышит вокруг меня.
Не разрушенное, не реставрированное, а изначальное. Мистика, одним словом. Не помню откуда, в голове всплыли строчки:
Касаясь пальцами лепнин,
Презрев запреты суеверности,
В непотревоженность седин
Он шелуслышать память древности*
Галерея встретила меня всё теми же куполообразными, какими-то храмовыми (напрашивалось определение) потолками. Разве что, в отличие от лестничных природных мотивов в лепнине, здесь кофейного цвета стены и потолок украшали более спокойные геометрические формы.
Мимо нас, поздоровавшись, лёгким шагом прошла молодая, но явно постарше меня девушка в сером однотонном платье, украшенном спереди рядком мелких чёрных пуговиц и белым квадратным накладным воротником, завязанным у шеи чёрными атласными лентами в бант.
Ну хоть какая-то живая душа, кроме нас. - пронеслось в голове.Интересно, на вид платьетоже явно форменное. Но не такое, как у институток. Насколько я помню, одежда воспитанниц отличалась цветом, в зависимости от класса, но выглядела для всех точно одинаково.
Я проводила взглядом симпатичную мадемуазель и пошла дальше, догоняя мою сопровождающую.
Да, за одной из дверей, которая оказалась немного приоткрытой, заметила доисторического вида умывальники. Подробно рассматривать было некогда, но эта случайная информация тоже была полезна.
Наконец, Мария распахнула передо мной дверь жилой комнаты. Первые несколько дней мне разрешено было ещё не ходить на занятия, оставаясь в дортуаре. Эта новость порадовала и внушила некоторый оптимизм. У меня было время освоиться и пошариться по институту. Это я так решила.
Ага, так мне кто-то и позволил праздно шататься по коридорам. Сказано в дортуарезначит в дортуаре. Кстати о самой комнате. Довольно-таки большой и просторной. Конечно, здесь было гораздо уютнее, чем в лазарете, но наличие аж девяти кроватей всё же напоминало о нём.
Светлый тёпло-фисташковый оттенок стен радовал глаз. Плотные шторы кофейного цвета, украшенные по краю маленькими помпонами и подобранные такого же цвета подвязками, приглушали льющийся в большие окна свет.
Кровати, слава богу, не белого больничного колера, а тёмно-коричневые, в тон персональным тумбочкам, стоявшим у каждого лежачего места. (Хорошо ещё, Мария автоматически прошла к моей койке и остановилась возле неё, приглашая присесть. Хоть самой не пришлось ломать голову, которая из нихпрежней Алисы.) Вообще вся мебель здесь была монотонно-коричневого цвета.
На стенахзолотистого цвета двухрожковые светильники. На тумбочках и большом солидном комоде в правом дальнем углу дортуараодиночные подсвечники. Там же на комодедовольно массивные часы в деревянном корпусе вроде ящика, облагороженного резьбой.
В торце каждой кроватипростые стулья со спинками, а в центре комнатыовальной формы общий стол с трёхрожковым светильником и письменными принадлежностями. На аккуратно заправленных постеляхсветло-молочные покрывала и белые подушки.
Вот, вроде, и всё. Пока я увлечённо разглядывала интерьер, Мария ушла обратно в лазарет. Блямкнул колокол, возвестивший об окончании занятий, и здание начало оживать звуками. Послышались оживлённые девичьи голоса, которые громовыми раскатами перекрывало выразительное и красноречивое: "Айн-цвай-дра-ай! Айн-цвай-дра-ай!"
Я прижухла на кровати, не зная чего ожидать.
* Авторское.
9
В следующее мгновение дверь отворилась, и в комнату шумно, как просыпавшийся горох, одна за другой впорхнули восемь юных нимф, заполняя пространство болтовнёй и смехом.
Ой, душечки, а вы заметили, что у маман новые духи?восторженно говорила одна.
А Павел Семёнович, всё-такипрелесть!романтично закатила глаза другая.
Да! Я записала его новое стихотворение в блокнотик!подхватила третья.
И тут они заметили меня. Реакция на моё появление в дортуре была разной.
Софья, с ней непримечательной внешности шатенка и ещё одна рыженькая "сдобная" девчонка с добродушным веснушчатым круглым лицом поспешили к моей кровати, каждая по-своему выражая радость от встречи и от того, что меня, наконец, выпустили из лазарета.
Ой! Алисочку выписали!радостно воскликнула пухляшка, бросаясь меня обнимать.
Девушку звали Таня Кудряшова. Насколько я понялаона из всех наиболее остро реагировала на любые неприятности и конфликты и, обладая добрым сердцем и мягким нравом, в этой компании выполняла роль некоего миротворца.
Ну, слава богу, всё обошлось.шатенка, аккуратно положив на общий стол тетрадки, улыбаясь подошла и уселась рядом на кровать, автоматически расправляя на коленях платье.
Аккуратистка.отметила я про себя, глядя на этот эталон серьёзности, невозмутимости и благочестия,Наверняка ещё и заучка.
"Зубрилку" звали Наталья Судакова и, в целом, она производила впечатление разумного человека.
Полина, которую я в лазарете "лечила" от голодания и ещё две барышни ей подстать, то есть с миловидными лицами, не отягощёнными признаками глубокого интеллекта, поджав губы никак не комментировали факт моего появления. Подружек нашей безнадёжно влюблённой блондинки звали Дарья Андреева и Виктория Дорохова.
Ещё две девушки стояли особняком. И сразу становилось понятно, что обеотдельно взятые единицы.
Одна из нихстройная красивая брюнетка, замерла у своей кровати, сложив скрещенные руки на довольно пышной груди. Вся какая-то "острая", наверняка нервнаяона вызывала ассоциацию с бойцовским ёжиком.
По горделиво поднятому подбородку и независимой позе, я догадалась, что этота самая Ангелина Русаковабесстрашная "разведчица" класса, имевшая горячий нрав, собственную точку зрения на всё, говорившая обычно то, что думает и готовая в любой момент к спору или вызову.
Втораятоже очень красивая девушка с тёмными, мелко вьющимися волосами и очень характерной внешностью. Но от остальных она отличалась не только этим.
Саломея Дадианидочь Владетельного князя Мегрелии Давида I Дадианибыла явно более зрелой, что ли. Такое впечатление, что она, в противовес остальным, росла в совершенно другой среде. Кроме этого, весь её образ нёс на себе явный отпечаток благородства. Поза, в которой стояла эта красавица тоже отличалась независимостью, но не горделивостью, как у Русаковой, а, скорее, глубоким чувством собственного достоинства.