Пятеро на леднике
ПЯТЕРО НА ЛЕДНИКЕПовесть
Я загадываю желание
Я прижимаюсь всем телом к черной отвесной скале. За моей спиной и под ногами бездонная пустота, над головой кружат синие орлы. Распятый на камне, я завидую птицам Тянусь выше, хватаюсь пальцами за хрупкий сланец, он обламывается, и я срываюсь, опрокидываюсь спиной в эту пустоту.
Мучительно непохожий на птиц, я падаю нестерпимо долго и умираю десять раз, пока не просыпаюсь!
Я сел, открыл глаза. Отчаянно билось сердце. За палаткой размеренно шумела в камнях вода. Помните, как вы падали в ужасные пропасти в детских снах? Почему до сих пор не уходят мои детские сны? Конечно, такое приснилось потому, что последние две недели мы с Лилей лазали по страшным скалам Баляндкиика, когда за спиной постоянно был километровый провал. Если под рукой обрывался камень, он исчезал надолго и появлялся уже у реки в туче черной пыли
Лиля спит. Дыхания ее почти не слышно. Она выматывается так, что ей даже пропасти не снятся Да, мы порядком выдохлись на этих скалах, а послезавтра наш отряд, двинется к леднику Федченко, самому большому леднику в горных районах страны. Мы оставим лошадей у ледника, возьмем груз на спины и пойдем. Высота там больше пяти тысяч метров, придется прыгать через трещины с грузом килограммов в тридцать Будем задыхаться, проклиная родную геологию, и скалы покажутся нам сущей ерундой. Нет, я не возьму Лилю на ледник. Ее практика кончается, и я прикажу ей уехать, прикажу как старший геолог партии.
Я лег и уже задремал, как вдруг ржание, заливистое и злое, топот и треск ветвей донеслись из рощи. Значит, опять красный киргизский жеребец оборвал привязь и полез драться к другим лошадям. Я выскочил из палатки, сунул ноги в чьи-то нахолодавшие ботинки и побежал.
Когда я подбежал к лошадям, киргиз отпрянул в захрустевшие кусты и удрал. Я стал гладить Серого по встрепанной гриве. Он дрожал и визгливо всхрапывал.
Над нами за черной паутиной ветвей струился Млечный Путь. Белые кривые стволы, кустарники, валуны все ущелье до краев налито недвижным ночным светом. За треугольниками палаток река била лунным золотом в камни Упала звезда. Она покатилась медленно-медленно можно было пять раз загадать желание. И я загадал: «Пусть меня не забудет Лиля, когда уедет в Ленинград!»
Звезда все падала, оставляя за собой голубую неоновую полосу, и я кого-то попросил снова: «Пусть меня не забудет Лиля!»
Звезда ушла за хребет, а я стоял и ждал Мне делалось все радостнее от этого великого и торжественного покоя, оттого, что небо глубоко дышало и звезды то уходили в вышину, уменьшались и блекли, то, разгораясь, опускались снова.
Смеясь над своей радостью, я вернулся в палатку и едва залез в теплый еще мешок, как сразу заснул.
Меня разбудил Пайшамбе, наш рабочий-таджик. Он сидел на корточках, трогал меня за ногу и повторял с деликатной настойчивостью горца:
Аркашя, Аркашя, солнце совсем вверху.
Я вылез из палатки в свежий солнечный свет.
У костра второй рабочий Тамир, прозванный нами Памиром, чистил картошку. Лиля уже умылась на берегу. Она обернулась на мои шаги и насмешливо покачала головой.
Ай-я-яй, начальник, как вы длинно спали! сказала она со смехом.
Да, я что-то продолговато спал! ответил я.
Когда у нас хорошее настроение, мы говорим как иностранцы, которые поучились русскому языку с месяц и считают себя знатоками.
Однако вы завтра ехать в Ленинград и много, много спать, говорю я еще веселее.
Лиля вскочила.
Ты опять за свое?
Лиля, ты должна ехать.
Слушай, что это на тебя накатило? полушутливо и уже обидчиво спросила она. Я не понимаю, что с тобой! Ну?! Она произносит это свое «ну» с непререкаемым судейским бесстрастием. Я чувствую себя обвиняемым. Что ей ответить? Ведь я сам хочу, чтобы она пошла с нами. Лиля ждет, ее лицо мокро, точно она уже наплакалась от обиды.
Тебя мы не рассчитывали брать, говорю я нудным, служебным тоном. Ты не подготовлена Мало ли что случится.
На лице у Лили появляется инквизиторское выражение.
Ах, ты боишься ответственности?! восклицает она язвительно. Я и забыла, что вы очень заботливо относитесь к своей собственной персоне!
Она отворачивается и проходит мимо меня с таким видом, точно я вдруг превратился в камень, в один из тех камней, которых кругом полным-полно.
Лиля
Лиля приехала ко мне в отряд нежданно-негаданно. До этого наш отряд Пайшамбе, Тамир и я целый месяц работал в угрюмых горах Восточного Памира. Весь месяц маршруты и маршруты. Вставали в темноте, днем бесконечные восхождения, режущий ветер со снегом на перевалах. Возвращение в сумерках: палатка, ужин в дрожащем пламени свечи и спальный мешок. За этот месяц я ни разу не поговорил ни с кем о вопросах геологии, которые мучили и волновали меня, не получил ни одного письма. И порою вечером, когда я сидел перед палаткой в ожидании ужина и смотрел на геометрически правильные чернеющие профили хребтов, на малахитовое или желтое, точно дыня, небо и слушал, как Пайшамбе детским голосом поет что-то просительное и несбыточное, мне начинало казаться, что мы никогда уже не выйдем из этих гор, что жизнь давно ушла вперед, а мы позабыты здесь навечно.
Мне всегда, сколько я себя помню, чудилось, что я упускаю настоящую жизнь, что она не здесь, где я сейчас, а где-то далеко и я должен рваться туда.
И вот после такого-то настроения появляется Лиля, прямо из Ленинграда. К нам пришла наконец машина с базы, привезла продукты, приехал проведать меня Прохор Иванович, главный геолог экспедиции. Когда я подбежал к машине, дверь кабины открылась, и на подножке возникло этакое видение красноволосая девушка в прозрачном плаще. В руке она держала новые рабочие ботинки, связанные шнурками Она выпрыгнула на прибрежные кочки (мы тогда стояли на берегу озера Рангкуль, под знаменитыми скалами), осмотрелась и заявила:
А у вас здесь чудненько!
«Чудненького» там было мало: соленое озеро с топкими берегами, мертвые солончаки вокруг и ежедневный пыльный ветер.
Низенький Прохор Иванович в сидящей мешком штормовке, черные, заросшие Памир и Пайшамбе да я в нелепом красном вязаном колпаке мы окружили ее, и я впервые увидел, какие мы одичавшие.
Вы не лазали в эти знаменитые пещеры? спросила она и небрежно показала рукой на скалы.
А нам там нечего делать, ответил я и снял почему-то свой колпак. Я знал, что похожу в нем на третьесортного гнома (нос облупился, борода белобрысая, волосы спускаются на уши).
Я стал поспешно засовывать колпак в карман брюк, она попросила:
Разрешите примерить? Ловко посадила колпак на свои буйные осенние вихры, вытащила зеркальце, взглянула мельком и заключила: О, это модно!
Возьмите его себе! предложил я и покраснел.
В первом же маршруте я с ней намаялся. Одни люди, впервые попадающие в горы, пугаются каждой скалы, другие лезут куда попало без страха и сомнения. Лиля оказалась из вторых. Мы подошли к известнякам над рекой. Я сел записывать первое обнажение, и минут через пять сверху посыпались камни. Я поднял голову она карабкается выше меня метрах в ста на скалу.
Лиля, зачем вы туда забрались? спросил я спокойно.
А отсюда здорово видно долину!
Слезайте сейчас же. Мы пойдем низом.
Она, не слушаясь, ступила на карниз, прошла несколько шагов по самому краю, балансируя руками. Остановилась и говорит:
Ой как жалко! Полеземте через скалы.
Я разозлился и крикнул ей:
Если хотите волю тренировать или играть в бесстрашие, то во время отпуска займитесь альпинистским спортом. А сейчас вы на работе!
Сказал и отвернулся от нее.
Она стояла там, на карнизе, молча, очевидно, обиженная. А может, она альпинистка? Альпинисты вызывают у нас добродушную усмешку. Почти каждый божий день весь сезон мы совершаем восхождения, ради которых они едут из Москвы и Ленинграда со специальными рюкзаками и ботинками, с ледорубами и таблетками. В дороге поют свои гитарные грустно-мужественные песни про догорающий костер. Держатся они небрежно, деловито, точно всю жизнь ходят в горы и горы им порядком надоели.