Ко мне? пищу точь-в-точь как малахольная барышня, коими становятся девы всех возрастов и сословий, стоит на горизонте завидному холостяку показаться. А ведь уверена была, что сроду до писка такого не снизойду
К вам, к вам, кивает на манер заведённой игрушки. Достаёт из аккуратного портфеля несколько таких же аккуратных листов с красивыми вензелями да печатями и торжественно провозглашает: Радуйтесь, от покойной тётушки вам достался особняк в самой столице!
А ведь день не предвещал ничего необычного
* * *
Новость так новость! Всем новостям даст фору
Беседу мы-таки продолжили в избедядя Росм, как услышал радостное известие, так и потащил нас под крышу, совершенно не заботясь о том, успеваем ли мы за ним ноги переставлять, или ж нет.
Брукс, который Шмот, попытался было возмутиться, но разве ж его кто стал слушать? Правильно, никто!
Особняк в столице Это же это Да счастье это невероятное! Уж чего-чего, а такого подарка от судьбы я не ждала.
Нет у неё никакой тётки и никогда не было! пока я пребывала в мире, под названием «обухом по голове», дядя Росм и Шмот спорили. Основательно так, до хрипоты.
Как это нет, когда есть? У меня ведь и бумаги имеются, всё как полагается!
Но на положенное и имеющееся дядя Росм чихать хочет, о чём тут же дядечке в цилиндре и сообщает:
Долго ли умеючи эти ваши закорючки подделать!
Брукс надувается, как жаба, трясёт худыми кулаками:
Это на что это вы намекаете?!
А мы народ простой, мы намекать не приучены, мы прямо всё говорим! Как есть!
Вы Вы сдувается и пыхтит, как паровоз. Да зачем мне это?
Вопрос, не лишённый смысла, но разве ж дядю это останавливает?
А мне почём знать? Это вас спрашивать надобно!
Ну вы Вы вообще! Неужто думаете, что я за ради обмана тащился по кочкам да ухабам? Делать мне больше нечего!
Ага! Вот и призналисьделать вам нечего, потому и заманиваете сироток неразумных в столицу, чтобы
Тут видимо богатая фантазия дяди даёт сбой, и он озадаченно замолкает, явно не зная, для чего неразумные сиротки в столице могут понадобиться.
Возникшим замешательством нужно воспользоваться.
Могу я бумаги посмотреть?
Когда Брукс Шмот вручил их мне, при этом огласив счастливую новость, листы дядя из моих рук выхватил и вернул владельцу. Я даже первую строчку прочитать не успела.
Да на здоровье, всё ещё фырчит недовольно мужчина, доставая бумаги и попутно снимая высокий цилиндр, чтобы тут же промокнуть облысевшую макушку накрахмаленным платком с россыпью золотой вышивки.
Только имейте в виду, пока не начинаю читать, вдогонку бросает мне, отказаться от наследства вы не можете!
А я и не собираюсь. Право слово, где это он видывал таких глупцов, которые от наследства отказываться надумали?
Дядя Росм пытается что-то сказать, да только вместо слов у него мычание выходит какое-то нечленораздельное. А потому я отмахиваюсь и углубляюсь в чтение.
«Я, Дайана брит Хайтор, будучи в здравом уме и твёрдой памяти, завещаю всё своё имущество (коим является особняк на Малиновой улице под порядковым номером тридцать семь и ячейка в банке «Умелые руки» под номером девять тысяч триста десять), Кристиане Ларнесс».
Размашистая подпись и печать с мелкими буковками: «Контора Брукса Шмота».
На втором листе обнаружилась опись того, что хранилось в особняке:
«Четыре стула, одна кровать, восемь цветочных горшков, три кувшина, один дубовый стол»
На столе останавливаюсь и смотрю на Брукса:
Наследствоэто, конечно же, хорошо, и я ему весьма рада, о чём говорить не буду, и так ведь ясно, но, позвольте, я не знаю никакую Дайану, эм пришлось перевернуть лист и внимательно прочитать: Дайану брит Хайтор.
Дядя победно вскидывает ладони, и улыбается от уха до уха, а вот Шмот смущённо машет рукой, будто вопрос мой никакой ценности из себя не представляет:
Ах, это, открывает портфель и вытаскивает пухленький конверт. Ваша тётушка предполагала, что вы о ней ничего не знаете, а потому написала письмо.
Несмотря на раздувшиеся бока конверта, письмо оказывается коротким.
«Дорогая, Кристиана!
Наверняка, ты не знаешь о моём существование, да и я о твоём узнала не так давно. Собственно, что я хочу сказать, в девичестве я принадлежала славному роду Ларнесс, и являлась родной сестрой твоей бабки Аделаиды. В то время твоя матушка Маргарита ещё была пухлым розовощёким младенцем. Я вышла замуж и вскоре, из-за частых переездов, связь с близкими была утеряна».
И всё? Верчу туда и обратно один листок, затем другой, пытаясь найти ещё хоть что-то. Но нет, больше ни одного словечка, только пустые одинокие странички.
О том, что у бабули была сестрая знаю. Но имени её, почему-то, не помню. Да только раз уж тётушка почему-то решила оставить мне наследство, могла бы и подлиннее письмо написать.
Теперь верите? с надеждой спрашивает Шмот, в то время как дядя усиленно мотает головой из стороны в сторону.
Я смотрю на родственника с подозрением, и только сейчас понимаючто-то в его поведении не так. Сколько раз он повторял, что рад бы сбыть меня с рук, и тут едва ли ни с кулаками на Брукса бросается. А это ведь такая возможность, избавиться от нелюбимой племянницы.
Верю, киваю, не сводя взгляда с дяди. От моих слов он совсем поник, и бессильно опустился на стул. Где подписывать надо?
Не то чтобы мне всякие тонкости известны были, но кой-чего я понимала. Ни один договор, словами скрепленный, силы не имеет. Только подпись, желательно на крови замешанная, чтобы наверняка.
* * *
Подпись ставлю, и выпроваживаю Шмота восвояси. Он даёт мне чёткие инструкции, когда нужно явиться в столицу, как найти его конторку, и в самом конце, чтобы я поверила в свою удачу наверняка, достаёт из кармана связку ключей. Массивную такую, словно не особняк мне вручал в наследство, а дворец целый, с десятком запертых дверей.
Это всё мне? не сдерживаю удивления, слегка подбрасывая связку в ладони. Тяжёлая. И ключи все, как на подборвитые, старинные.
Всё, совершенно серьёзно бросает Шмот, и садится в карету.
Возница сонно моргает и оглядывается, будто не верит, что его пребывание в этой глухомани подошло к концу.
Когда возвращаюсь в дом, дядя Росм так и сидит на стуле, да смотрит к тому же в одну точку, будто нашёл там что-то невероятно заманчивое.
Усаживаюсь напротив, молчу несколько минут, и всё же спрашиваю:
И к чему это представление было?
Стоит уточнить, что в заботу, ту которую обычно родственники проявляют, я не верю, да и не поверю. Не мог же дядя Росм скрывать свою суть целых восемь лет, да так, чтобы проявить её аккурат во время новостей наиприятнейших.
Какое такое представление? изображает удивление, да настолько фальшивое, что я лишь кривлюсь, да глаз с него не свожу.
А то самое, где ты обвинил почтенного Брукса в обмане, про почтенного, я, конечно же, погорячилась, но что не скажешь для пущего эффекта, Не понятно, для чего придуманном. Ты же сам столько раз говорил, что нахлебница я, надоедливая сиротка, под ногами мешающаяся. Вот он, твой шанс, от меня избавиться. Радуйся!
Собственно, сама я в свалившееся счастье не до конца верила. Нет, случаются, конечно, чудеса, только вот для меня у судьбы их припасено было катастрофически мало, а тут Неожиданно, в общем.
Пока не увижу дом собственными глазами, так и буду думать, что умом тронулась и приезд Брукса мне всего лишь померещился. Вкупе с заступничеством дядюшки Росма.
А родственничек молчит, хмурит густые брови, да губы жуёт, и никак слова правильные вымолвить не может.
Подозрение моё, и без того зашкаливающее, достигло пика. Я щурюсь и подозрительно уточняю:
Неужто боишься заработка лишиться?
Как же это я раньше-то не додумалась? Без моей помощи у дяди, конечно, всё было не так уж плохо, на хлеб с маслицем ему вполне хватало, но сейчас-то он зажиточным стал. Ходит да перед соседями хорохорится, от чего те и смотрят на нас с нескрываемой завистью.
Стоило про заработок сказать, как дядя со стула, как подскочит, да как руками взмахнёт, точно крыльями мельницы:
Это ты о чём это? Это ты как это? взялся причитать без остановки. Я может и грубиян, и ворчун ещё тот, но я ни в жисть! Я метнулся к столу, отодвинул его с натужным скрипом, от чего мне показалось, что бедные ножки сейчас отвалятся, и доску с пола откинул. А оттуда мешочек достал, увесистый такой. Им и прибить можно, если постараться. Тебе вот приданное собирал, чтоб не хуже других, чтоб не кликали тебя нищенкой. А ты Эх