И прибавил, пряча глаза, словно извиняясь: — Придется подвязать портфель.
…Сейчас подходили к концу четвертые сутки пути. И последние два дня они не могли раздобыть воды.
Шагин вернулся, молча лег рядом.
— Ничего, Андрюша. — Саша нащупала его руку. — Перетерпим.
— Все вокруг излазил. Были два болотца — высохли… А в пяти верстах хата. Мазанка. Рядом огород. Поодаль ящики стоят рядком. Вроде бы пасека.
— А колодец?
— Не обнаружил, сколько ни смотрел. Странно, должна же быть вода!
— Может, за мазанкой?
— Нигде нет колодца. И чтобы родничок был, тоже незаметно. Уж я ползал вокруг, глядел…
— Вечером пойдем туда, Андрюша.
Шагин промолчал. Еще перед тем как отправиться в путь, они твердо решили: двигаться будут только ночами, не по дорогам, а напрямик, стараясь обходить села и хутора.
Но как быть теперь? Саша в таком состоянии… Да и сам он едва держится. Сегодня, когда искал воду, вдруг почувствовал сильный озноб, застучало в висках. В последние секунды, когда уже гасло сознание, успел рубахой прикрыть затылок от солнца… Потому-то и вернулся так поздно — приходил в себя, собирался с силами.
Наступил вечер.
Лежа позади ульев, Шагин всматривался в светлевшую неподалеку мазанку. Минуту назад Саша постучала в дверь этой халупы и была впущена в помещение.
К жилищу пасечника они подобрались на закате, залегли в отдалении. Удалось увидеть двоих обитателей мазанки — древнего старичка и женщину помоложе. В сумерках они загнали в дом несколько цесарок, ушли туда сами. Некоторое время в единственном оконце халупы мерцал слабый свет, потом погас. Ничто не свидетельствовало о том, что в доме могли быть другие люди. И Саша рискнула.
Снова зажегся огонь в оконце. Вслед за тем скрипнула дверь. Шагин скорее угадал, чем увидел силуэт Саши в темном дверном проеме.
— Андрюша, — громко позвала она, — где же ты остался? Ходи до хаты!
Шагин перевел дыхание, сунул револьвер за поясной ремень, поспешил к мазанке.
…Они пили и пили несвежую тепловатую воду и никак не могли насытиться. Хозяева молча наблюдали. Дед сидел у оконца на широкой деревянной скамье. Высокая и очень худая старуха стояла у большой деревянной бадьи, ковшом черпала из нее воду, подавала путникам.
— Помыться бы, добрые люди, — попросил Шагин. — Особенно жинке моей.
Старуха кивнула, вновь сунула ковш в бадью. Тот заскреб по днищу. Воды в бадье было чуть-чуть.
И Шагни вдруг почувствовал тревогу. Он не знал еще, откуда идет опасность, но ощущал ее.
— Та расходуйте, не жалейте, — ласково пропела хозяйка, подавая очередной ковш воды. — У меня еще ведро полное. А утречком хлопцы привезут большую бочку. И калачей привезут, и молока вволю…
Шагин скосил глаза на Сашу. Они встретились взглядами, поняли друг друга. Надо было немедленно уходить.
Старики по-своему истолковали смущение гостей. Женщина принесла из сеней ведро с водой. А дед стал объяснять: за домом у них родник, исправно служит много лет, но, случается, пересыхает, если подолгу нет дождей. Вот и теперь иссяк. Однако невелика беда. В таких случаях пасечники разжигают большой костер, наваливают в огонь гнилья, чтобы погуще был дым. Живущие на соседнем хуторе сыновья знают этот сигнал, тотчас везут воду. Третьего дня привезли. Завтра приедут снова. Обещали быть рано утром.
— Большой хутор? — спросил Шагин, с тоской поглядывая на ведро с водой.
Дед встал, подозвал старуху. Они принялись что-то подсчитывать, загибая пальцы.
— Семь дворов, — объявил дед результаты подсчета. — Дюже великий хутор.
— А власть там какая? — спросила Саша. — Что сыны говорят? Есть на хуторе посторонние?
— Кто ж их знает? — Дед неопределенно покрутил головой. — Сыны там, мы здесь… Власть — она власть и есть.