Человек резко открыл глаза, вокруг которых красовались жирные черные круги, но не шевельнулся, оставаясь сидеть в прежней позе. Потом он высунул язык, облизав сухие губы. И будь рядом еще хоть-кто, то он, приглядевшись, смог бы заметить странные, словно татуированные, черные письмена на языке человека.
Человек улыбнулся.
Телец. Глава 5Оговорка по Жюль Верну
месяц Бык
В небе звезды, семеро их, великие боги они
Отверзание земли, волны направляются
Влажная земля открывается, плуги омываются
месяц Нингирсу, героя, энсигаля Эллиля
Кажется, это где-то уже было, пробубнил профессор Грецион Психовский пред тем, как вода сомкнулось над головой, а сознание поглотила мгла.
В мокром песке мирно ворошились крабики, никого не трогали, занимались чем-то своим, для человека непостижимым. Животные были настроены серьезно и, сосредоточившись, не отвлекаясь ни на что, смело шлихотя, скорее, ползлик своей цели.
Сегодня, в отличие от других дней, им что-то мешалотолько вот крабы не могли понять, что именно. Ведь обычно они перебирали лапками и ползли по песку строго по прямой, а теперь так не получалось, приходилось огибать нечеткий силуэт препятствия.
Крабы, повторяя мысль, настроены были серьезнои новое препятствие их с толку не сбило.
Но когда это самое препятствие резко зашевелилось и тяжело, громко задышало, животные попрятались, как солдаты в окопах.
Грецион Психовский закашлялся и стал жадно глотать воздух, хоть сознание его до сих пор блуждало далеко. Профессор распахнул глаза, прищурился от яркого света. На инстинктивном уровне Грецион испытал невероятное облегчениеон увидел вокруг себя что-то неясное, нечеткое, словно размытое мокрой кистью, но это что-то хотя бы было, а значит он не умер и больше не тонет.
А потом профессор наконец-то понял, что представляло из себя это что-то.
Край взгляда, словно вычурная рамка для фотографии, украшали тянущиеся ввысь деревья, древние и видавшие те дни, которые уже давным-давно не просто поросли легендами, а перестали существовать в человеческом сознании. Огромные тропические листья грузно свисали, бросая на землю густую, насыщенную теньно все это глаза Грециона улавливали лишь мельком, лес был где-то там, в стороне. Профессор же лежал на прибрежном песке лицом вверх, смотря прямиком в небо.
Но вряд ли кто-то в своем уме сходу назовет небом то, что видел Психовский.
Вверху раскалывались и соединялись цветные лоскутки с размытыми краями, постоянно меняя свое положение и формувсе это сливалось в одно огромное полотно, которое, видимо, и стоило считать местным небом, хотя больше оно напоминало какой-нибудь экспонат в галерее современного искусства, во весь потолок. Складывалось ощущение, что творца всего сущего внезапно накрыло потоком вдохновения, и он решил себе ни в чем не отказыватьвот и покреативил с небом, превратив его из скучного синего в разноцветное: осколки мерцали, шевелились, игрались оттенками, смещались и колыхались высоко-высоко вверху, на недосягаемой, вожделенной высоте, и каждое мгновение небо над головой уже было другимне тем, что секунду назад.
Грециона, здесь и сейчас по натуре очень восприимчивого к всему прекрасному, это заворожило, но, конечно, не слишком удивило.
Не то чтобы профессор видел такие пейзажи над головой каждый деньПсиховский жил в сером мегаполисе, где зимой оттенки неба варьируются от серого до очень-очень серого. Просто Грецион еще не пришел в себя, это, собственно, неудивительносознание до сих пор не могло понять, что вообще стряслось, почему профессор лежит на песке, а не на палубе, а перед глазами пляшут цветные пятна. Какое-то время Психовский просто лежал. Здравое восприятие мира постепенно, как нежелающий возвращаться в общежитие после пьянки студент, все же возвращалось. В конце концов, оно столкнулось с комендантомв смысле, со всем букетом чувств профессора, и Грецион понял, что абсолютно ничего не понимает.
Ого, первая реакция на цветное небо оказалась коротка, но метка. Как следует поморгав, профессор приподнялся на локтях, ожидая, что тело пронзит боль от сломанных конечностейно нет, все было в порядке, только нога слегка ныла. Будто бы Грециона кинули на сорок мягких перин, положив вниз горошинусудя по боли в ноге, не простую, а свинцовую.
Вернувшиеся в строй чувства теперь не просто уловили, а полностью осознали тропический лес с древними деревьями, раскинувшийся вокруг пляж и притихших в песке крабов.
А потом, хуже, чем черт из табакерки, явился Аполлонский.
О, ты наконец-то пришел в себя, протараторил тот, поправляя соломенную шляпу. Я-то уж думал, что пролежишь тут до темноты. Спокоен и медлителен, типичный Телец.
А привести меня в чувства ты не пробовал, гуру гороскопов? парировал профессор. Лишь на мгновение ему в голову пришла мысль гаркнуть на друга, но погасла так быстро, что даже не успела оставить следаполучается, что вроде и не думал о таком.
Решил даже не пытаться. Ты же ненавидишь, когда тебя будят. А отключка от реальностипочти тот же сон. Я тебе больше скажу, будь я некромантом, даже не стал бы воскрешать тебяты бы стал тем мертвяком, который постоянно ноет, что хочет обратно в могилу и хоть пару минуточек тишины, но ты терпеливый, ныл бы долго.
Федор Семеныч набрал воздуха и, не дав другу ничего сказать, продолжил:
Впрочем, это ладно. Ты не видел мой графический планшет или, хотя бы, блокнот? Я точно знаю, что они здесь, раз шляпу не унесло. Правда планшету наверняка хана. Ну, сигареты мои вот промокли насквозь.
В подтверждение слов художник вытащил пачку и покрутил почти перед носом Грециона.
Тебя правда сейчас интересует блокнот или планшет? потер глаза Психовский.
Я художник! развел руками Аполлонский. Я не могу упустить шанс зарисовать такой пляж и такие деревья!
Слушай, у нас тут ситуация почти из Жюля Верна, а ты со своими рисунками, профессор наконец встал, пошатываясь, приложил ладонь ребром ко лбу и посмотрел за линию горизонта. Там, где небо смыкалось с океаном, плясали уже знакомые цветные пятна, сливаясь и перемешиваясь в самый настоящий ад для эпилептика.
И где мы? Выглядит просто восхитительно, глаза профессора еще напоминали мутную воду после шторма, но там, на дне, уже мерцал жемчуг неподдельного, даже в некотором роде детского восторга.
Да у тебя все выглядит потрясающедаже какой-нибудь банальный парк. А так, не имею ни малейшего понятия, где мыхудожник суетно бегал туда-сюда, вглядываясь в песок. Но если мы мыслим Жюлем Верном, то это какой-то таинственный остров.
Значит, надо угнать подлодку капитана Немо, хмыкнул профессор, вытряхая песок из бороды. А остальные?
Пока никого больше не видел. Кто знает, что их сожрало.
Какое у тебя позитивное мышление, однако.
Да нет, это просто закон жанра, махнул Федор Семеныч рукой и перешел к более насущным проблемам. Ты точно не видел блокнот? Даже не замечал?
Грецион помотал головой, пытаясь понять, что вообще происходит. Последнее воспоминание профессораэто тонущий корабль и словно бы перевернутый вверх-дном мир, зеленое свечение, вода, легкая тошнота и отвратительное чувство дежавю, изрядно поднадоевшее. Пока что все эти ячейки памяти не особо складывались в одну логическую картинку, и предположительный остров с вековечными деревьями сюда никак не вписывался. К тому же, «Королевы морей» нигде не было видно, а корабли просто так не испаряются. Такое разрешено, нет, скорее уж положено, только Летучему Голландцу, но им тут даже не пахло.
Любой здравомыслящий человек если бы не запаниковал, то хотя бы расстроился, что весь отпуск пошел коту под хвост, но профессор Грецион Психовский не спешил разочаровыватьсявот если на этом островке, кроме каких-нибудь каннибалов, не окажется ничего интересного, то тогда отпуск точно можно будет официально утвердить проваленным, зверив всеми печатями. Профессору всегда казалось, что даже катастрофа должна быть интересной и запоминающейсякороче говоря, проходить с огоньком, с примесью древности и сверхъестественного. А если к этому коктейлю добавить приправу из утерянного знания минувших вековполучится хит сезона. На это наложилась еще та самая легкая впечатлительность Грециона в этом оттиске, превращающая даже поездку на гольф-карах в незабываемое путешествие.