Да, горьким было время вдовства для моей матери; Из хозяйки собственного дома и жены Великого Тана она сделалась одной из трех взрослых дочерей в доме сурового старца: одна из сестер моего отца тоже лишилась мужа, а младшую так и не выдавали замуж, чтобы она заботилась о старике на склоне его лет.
Мне думается, мать тогда приняла бы руку даже самого бедного рыбака, имей он только свой дом и не будь у него никого из родных. Но вместо этого к ней посватался человек, чье имя заставляло трепетать всех и каждого.
* * *
- Какой он, твой отчим? - спросил однажды Телларин. - Расскажи мне о нем.
- Он твой господин и повелитель, - улыбнулась я. - Что еще можно к этому добавить?
- Скажи мне, что он говорит и делает в кругу семьи, у себя за столом. - И лицо Телларина сделалось вдруг по-мальчишески удивленным. - Надо же! Мне кажется кощунственным даже спрашивать об этом.
- Он такой же человек, как и все. - Я закатила глаза. Вольно же людям представлять других большими и важными, а себя - ничтожными козявками. - Он ест, и спит, и пускает ветры. Когда мать была жива, она говорила, что он занимает в постели больше места, чем трое других, вместе взятых, потому что мечется во сне и говорит вслух при этом. - Я нарочно принижала отчима, потому что мне казалось, будто Телларин интересуется им больше, чем мной.
Мой наббанский солдат посерьезнел.
- Как он, должно быть, горевал, когда она умерла. Он, наверное, очень любил ее?
Как будто я не горевала! Я поборола искушение снова закатить глаза и сказала со всей уверенностью юности:
- Я думаю, он вовсе ее не любил.
* * *
Мать сказала однажды, что, когда отчим со своими присными впервые появился на луговых землях, держа путь к Королевскому озеру, всем показалось, будто это небесное воинство спустилось на землю. Трубы возвещали об их приближении, и люди сбегались отовсюду, словно к процессии, несущей святую реликвию. Доспехи и копья рыцарей сверкали, начищенные до блеска, а на знаменах была вышита золотом цапля - герб их господина. Даже кони наббанийцев были крупнее и горделивее, чем наши эркинлендские лошадки. За воинами шли стада овец и крупного скота, ехали вереницы повозок - поезд был столь велик, что след от него виден на земле и теперь, шесть десятилетий спустя.
Я была тогда ребенком и ничего этого не видела - слышала только, о чем мать с тетками перешептывались за шитьем. К нам прибыл могущественный властелин, говорили они, наббанский вельможа, называемый многими Сулисом-Отступником. Он изгнан из родных краев - говорят, сам Лектор повелел так под угрозой отлучить его от Церкви, ибо Сулис задавал еретические вопросы о жизни Узиреса Эдона, благословенного Спасителя нашего. Но кое-кто говорит, что это был заговор против него. Разозлить церковника - все равно что наступить на змею.
Церковь тогда еще не совсем утвердилась в Эркинленде, и хотя почти всех обратили в веру эдонитов, очень немногие из Озерного Народа доверяли Санселланскрму Эдониату. Его называли "поповским ульем" и говорили, что его глава печется не о Боге, а о собственном преуспеянии.
Многие и теперь говорят это - но так, чтобы чужие не слышали.
Сегодня я знаю обо всем этом много больше, чем когда это происходило. Я многое постигла теперь, когда я стара, а тех, о ком я рассказываю, уже нет в живых. Я далеко не первая, кто проделал этот скорбный путь - знание всегда приходит слишком поздно.
Господин Сулис действительно рассорился с Церковью, и в Наббане, где Церковь и государство были связаны очень крепко, это сразу сделало его врагом главы Санселланского Магистрата. Но мой будущий отчим принадлежал к столь знатному и могущественному роду, что его не заточили в тюрьму и не казнили, а лишь настоятельно посоветовали ему покинуть Наббан.