Догнав Подсолнуха, она не удержалась и выпалила, запыхавшись:
Что что ЭТО было, господин комендант?! У вас тут что, дом терпимости или бордель какой?!!
Потом ещё и съязвила:
А мне говорили, что тут важное государственное химическое производство Почему они делают ЭТО прямо во дворе?!!
Потому, что сейчас время обеденное, комендант соизволил оглянуться на неё снисходительно, самое удобное: на улице никого нет. Мы же попались им чисто случайно.
А у вас что, ЭТО нужно делать непременно на улице?!! Как животные?! Среди бела дня
А-а-а-а, Вы вот о чём,- он глубоко вздохнул, сбавил шаг, повертел головой на короткой и толстой шее. Так ведь, голубушка, ночью им ЭТО делать будет никак невозможно, понимаете ли. Она же заключённая, «тюремщица», а мужики у нас все«вольные». Уголовницы ночуют все в охраняемых бараках, туда никого не допускают, ни днём, ни, тем более, ночью. Так что ночью, увы, никак нельзя: не положено. Вот и делают все дела днём, на работе, кто как сумеет.
Так у вас тут что, уголовницы работают?!! изумление Ведит нарастало после каждой новой фразы коменданта. На секретной мануфактуре?!!
А что тут такого непонятного? Подсолнух подёрнул плечами. Для секретных работ уголовникисамое оно то. Сидят себе под замком и никому направо-налево ничего не сболтнут. Казне обходятся дёшево: две похлёбки в день, а делать обязаны всё, что скажут. Так что всё правильно.
Его непоколебимая уверенность подействовала на Ведит угнетающе. Но, так как ей сказать пока оказалось нечего, она лишь молча семенила следом, подавленная.
Они зашли в просторный сарай. Было тихо; в темноте светился бордовый огонёк под большим котлом, от которого в разные стороны шли трубы. Химичка сразу же узнала этот агрегат, увеличенную копию стеклянного прибора, какой она часто использовала в опытах. Как будто злой волшебник, каприза ради, увеличил разные лабораторные посудины, и вот теперь их все поместили под одной крышей, а её заставляют управляться всем этим хозяйством. Было понятно: если раньше она запросто могла колдовать с десятком колб, успевая даже мыть их собственноручно, то теперь, когда все их лабораторные приспособления увеличены в десятки раз, это являлось для неё уже физически невозможным, и поэтому невольная робость сковала всё её тело.
Вот, дорогуша, это и есть ваше хозяйство! громко возвестил комендант, широко разводя своими заскорузлыми лапищами. Прошу, как говорится, любить и жаловать
Он снял с пояса огромный ключ с замысловатыми бородками, торжественно вознёс его выше правого плеча, как маршальский жезл, потряс несколько раз и вручил вконец растерявшейся девушке:
А это вот ключ от этого сарая! Пардон, лаборатории 2, как в формулярах указано. Храните его, как амулет Пресветлого, ибо, в случае потери, придётся иметь дело с «державниками», комендант стал вдруг угрожающе-серьёзен, а девушке сделалось совсем худо. Открывать и закрывать его будете под личную роспись: ваш профессор Вам всё объяснит, как и что; он уже давно тут работает.
Подсолнух насильно взял руку своей спутницы, вложил этот ключ ей в ладошку, завернул её пальчики поверх вложенного предмета и ещё потом слегка прихлопнул своей пятернёй.
В сарае пахло банным ароматом сгоревших дров, а также стоял приторный, плотный дух чего-то нечистоплотного, как будто тут переночевал гусарский полк в нестиранных портянках. Ведит, ошеломлённая уведенным возле и внутри сарая, а также ароматом настойчивых запахов, стояла, зажав пахнувший потным железом ключ в кулачке, и только глазками хлопала.
Начиналась новая жизнь.
По ходу дела выяснилось, что Ведит подчинялись, кроме рабочих в лаборатории, ещё и четыре бабы, колдовавшие возле двух закопчённых котлов во дворе. Их набрали из «тюремщиц». Кроме того, в сарае, то бишь здании лаборатории 2, несколько женщин «из этих самых» подносили дрова и ингредиенты для «адского котла». Таким образом, бывшая аспирантка командовала весьма странным коллективом, составленном из десятка осужденных женщин, двух опытных мастеровых в годах, которые, пожалуй, сгодились бы девушке и в отцы, хотя, иной раз, поглядывали на неё очень даже озорно, а также нескольких парней, которых учёность Ведит очень сильно угнетала, и они только молча и покорно ей подчинялись.
Ситуацию осложняло и то, что в команде аспирантки оказалась «авторитетная» женщина, бывшая старостой в тюремном бараке. Эта массивная гром-баба своей оплеухой запросто могла сбить с ног иного мужичка; при виде её робел даже сам заносчивый Подсолнух. Впрочем, посмеивались, что, мол, Матушка в своё время ему всячески подмигивала, всякие такие знаки внимания оказывала: то подножку подставит, то ущипнёт игриво за попу втихаря, а комендант отчаянно от этого внимания уклонялся, прячась по всем углам. Так оно было, или это просто выдумки одуревших от нехватки слухов работяг-«химиков», за это Ведит сама лично поручиться уже никак не могла, так как при ней Матушка вела себя с Подсолнухом подчёркнуто корректно, а тот только смущённо крутил ус и хмыкал. А жил комендант с уголовницей, мывшей полы в замке и его кабинете.
Староста имела такой пугающий взгляд из-под массивных чёрный бровей, что Ведит сразу уверилась, что та «в прошлой жизни» являлась жуткой серийной убийцей. Но, когда комендант заставил её ознакомиться с личными делами всех её подопечных, та с удивлением обнаружила, что Матушка, оказывается, была «всего лишь» скупщицей краденого. А убеждённой убийцей оказалась невзрачная худенькая девушка, тихая и незаметная. Ей жених (или муж?) изменил, и она его за такое дело хладнокровно прикончила, да так ловко, что на неё сразу и не подумали. Вкус безнаказанной крови сдвинул ей крышу на всю катушку, и она окончательно сбрендила: стала выявлять всех мужиков-изменщиков, выслеживать и убивать. Талант у неё такой вот оказался, призвание. А попалась она при попытке прикончить бывалого наёмникатот скрутил её и сдал городской страже. С этой матёрой преступницей общаться было вполне возможно: она не сквернословила, блатной жаргон не употребляла, но не дай вам Пресветлый сболтнуть ей что-то про мужиковона сразу начинала лихорадочно нести всякую чушь, всё больше и больше возбуждаясь и нервно ломая пальцы; её глаза блуждали. Речь становилась бессвязной, бредовой, и вам приходилось либо бежать, либо грубо приводить её в чувство, одёргивая. Кстати сказать, эта особа убивала мужчин стилетом, который носила в длинном рукаве платья, и Ведит даже прочитала, куда именно она наносила удары: кому-тосзади в сердце, кому-тов затылок, под основание черепа. После этого чтения ей стал понятен чёрный юмор тех, кто дал этой уголовнице кличку «Вдова», а до этого наша аспирантка даже сочувствовала несчастной девушке: как же, и мужа потеряла, и в тюрьму попала.
Но биографии уголовниц оказались не самым страшным фактом в её новой работе. Гораздо страшнее оказалось то, ЧТО делалось в лаборатории. Все сотрудники, казалось, не имели никакого понятия о температуре, времени, массе, пропорциях, поэтому получить что-либо приемлемое они смогли бы только чисто случайно, в течение десяти-пятнадцати лет, не меньше. Ведит схватилась сначала за свою бедную голову, а потомза бумагу и гусиное перо: требовалось сделать хоть какие-то вычисления, на которые у её любимого профессора катастрофически не хватало свободного времени.
Сделать расчёты оказалось только четвертью дела. Или даже десятой частью. Её подчинённые, действительно, с точными науками не дружили (и с неточнымитоже), и даже температуру замеряли неправильно. Нужно было вдолбить им в их крепкие головы, когда именно надо начинать замеры времени, и сколько раз песочные часы должны пересыпать своё содержимое. Наблюдатель, переворачивая склянку с песком, ставил мелом отметку на доскедаже такой малости пришлось добиваться криком и беспощадной дрессировкой оболтусов-переростков. Чтобы дрова совали в топку по норме, а не столько, сколько влезет, пришлось учить безграмотных, но наглых уголовниц: за один раз вы носите в охапке вот столько поленьев, и нужно сделать вот столько ходок к поленнице. Матушка слушала её снисходительно, а Вдова, будучи послушной, оказалась удивительно бестолковой в тех вещах, которые не требовали хладнокровного убийства гулящих мужиков. Пришлось уговаривать старосту особым образом, чтобы она и за Вдовой приглядывала и не давала ей заталкивать дрова в печь со всей дури (от всей широты души). А разговаривать с самолюбивой Матушкойэто всё равно, что сутки у станка простоять: потом валишься в кровать безо всяких сил.