Вот только это небесное создание оказалось перепачкано кровью, грязью, пылью и сажей так, что, как говорится, и мать родная не узнала бы. Божественные волосы спутались, а изорванное платье имело плачевный вид.
Собственно, одежда, причёскаэто всё ерунда: любого можно отмыть, приодеть и причесать. Хуже всего было другое: ребёнок был напуган до глубокого шока и подавленно молчал, не в силах вымолвить ни слова, и только смотрел на мир огромными глазами, в которых отражался пережитый ужас, прижимаясь к бедру Штыря, сжимая своей ладошкой его лапу.
Это что такое? спросил я, потрясённый едва ли не настолько же, как бедная девочка.
Вот нашёл родителей потеряла
А ты совсем дурак, что ли?!! Зачем притащил ребёнка в лагерь с мужиками?!!
Тут такое дело, командир, замялся Штырь. Я, этого уйти мне надо. Вот возьму малышкуи пойдём с ней вглубь Ледогории, где войны нет
Штырь, дорогой мой, я совсем свалился на простецкий жаргон, не в силах вести разговор в командном ключе. Тебя вчера по башке ничем не били, нет? Может, тебя контузило, а я и не в курсе?
Не надо, командир, тот покачал головой. Я серьёзно. Смотри сам: война окончитсяи куда мне? Служить, смерть искать? это тошно. Если бы с тобойтогда да, но ты ведь свалишь от наси всё. Снова стать «лопухом»? Старые дружки придут, будут чего-то от меня требовать, понты гнуть, и я опять покачусь по той же дорожке. А этоещё более тошно, чем воевать
Хм, рассуждает, вроде бы, вполне трезво.
И что дальше? поторопил я.
Вот я и решил: надо начинать новую жизнь, и там, где меня не знают и вряд ли найдут. Ледогориясамое то: до неё пока дойдёшь, все башмаки истопчешь. И начинать надо с чего-то хорошего, чтобы по людски. Яне Кашевар, изысканную стряпню делать не умею, но уж дрова-то наколоть смогу: слава Богам, армия научила кое-чему.
Вот я и решил: стану отцом этому ребёнку. С ней ледогорцы меня где хочешь примут, и миску каши дадут: я буду всем говорить, что служил наёмником в ледогорской армии, что нас разбили, а мне удалось спастись и ещё ребёнка вытащить. А я уж постараюсь ей на приданое накопить, чтобы замуж достойно вышла. Расшибусь, но сделаю.
Он говорил с такой душевной прямотой, что меня пробрало до костей. Я бросился в палатку, сунулся в мешок, достал кусок копчёного мяса и вынес его малышке. Она недоверчиво посмотрела на мою руку, потом подняла глаза на лицо Штырятот кивнул. Девочка взяла мясо, сунула в свой коралловый ротик, принялась старательно, аккуратно (как настоящая дворянка!) мусолить, не в силах разгрызть твёрдый мясной сухарь сразу.
Ты точно уверен, что хочешь ЭТО сделать?! жёстко спросил я.
Да. Пора начинать жить так, чтобы тебя уважали, а не боялись. Эта девочкамой шанс, сам Пресветлый позволил мне её спасти. Этоего знак.
Он взял малышку на руки и посадил себе на локоть. Она внимательно посмотрела на его шею, провела пальчиком по его похабной татуировке и вдруг сказала:
О, змейка
Тебе будет трудно объяснять людям ЭТО, я кивнул на его рисунок, увлечённо изучаемый девочкой. Ледогорцы просто повесят тебя на первом же сукуи все дела. Лучше оставь ребёнка и не дури. Найдём мы ей мамку в ближайшем селене пропадёт.
Похоже, крошка испугалась моих слов или поняла, что у неё отнимают её дядю-защитника. Она посмотрела на меня обиженно и вдруг заревела, уткнувшись носом в шею уголовнику, бросив мясо и обняв его за плечи.
Объясню уж как-нибудь, буркнул Штырь, укачивая девочку. Мне идти надо, командир. Отпусти, прошу, будь человеком. Скажи, что меня убили.
Ты пропал без вести, вздохнул я, махнул рукой и принялся торопливо собирать его мешок, засовывая туда хлеб, мясо и почти все свои деньги, вырученные за вино, которые держал в палатке, а сбоку прицепил его котелок. Отсыпал и крупы, завёрнутой в тряпицу, мешок оказался забит под завязку. Терпеть не могу женские слёзыони полностью меня разоружают. Особенно детские.
Я вышел, ткнул егособранным мешком в грудь:
Иди, и да помогут тебе Боги. И больше никого не убивай, приказываю тебе. Только ради защиты ребёнка, а большени-ни. Иначе плохо кончишь, а её в бордель заберут. Я бы тебе и лошадь дал, и телегу, но в военное время по дорогам шляются разбойники и дезертиры, а они тебя даже за худую лошадь на куски порвут: её, если не продашь, то сожрать можно. Так что прости, БРАТ.
Нашим привет передавай, он закинул протянутый мной мешок на плечо, даже не осмотрев содержимое.
И пошёл себе прочь, унося малышку, обнимавшую его за шею А я ему так и не сказал, что меня переводят, так сильно растерялся. Ну, и ладно: пусть помнит меня только как своего командира.
«По крайней мере, у него свежий шрам на лице, и никто про него не подумает: врёт, что воевал. И на шпиона совсем не похож.»
Он был не трепло, ко мне подошёл Философ и тоже начал смотреть в спину уходящего Штыря. Он хочет начать другую жизнь, но пока не понимает, что для этого надо сначала начать смотреть на мир другими глазами
, а для этого накуриться твоей дряни, что ли?
А хотя бы два-три раза покуришь, и поймёшь, что наш мирмноголик, и ты можешь стать в нём всем, кем захочешь. Даже папашей.
У меня завтра тоже начинается другая жизнь: меня переводят охранять авиаторов. Оставлю Шмеля вместо себя. Живите дружно.
Ну, вот, и ты становишься ближе к небу. Хотя и не куришь мои цигарки. Да тебе и не нужно: ты и так живёшь, как тебе нравится. Я могу искурить хоть полный мешок, но всё равно никогда не побегу на штурм целой баррикады в одиночку. Кашевара вашего убиличто тебя ещё могло бы удержать в нашей грязи? А там кормят получше, знаю.
Живи долго, Философ. Пусть у тебя смерть будет такая, какой тебе хочется.
Красиво сказал. Мне тебя будет не хватать.
Мне с тобой тоже было не скучно
И я снова потопал к полковому писарю: диктовать рапорт по итогам последнего боя. Кого убили, кого ранили, кто пропал без вести, и кого нужно премировать за героизм. Какое оружие имеется в наличии, и какое ещё требуется.
Затем принёс эту писульку сотнику, чтобы распрощаться. Он, которого из-за меня пару раз дёргали в шатёр командующего, вознёс очи к небесам и горячо возблагодарил Господа Бога нашего, Вседержителя, и осенил себя знаком Пресветлого. Даже рапорт не читал.
Мне осталось только собрать свои пожитки и отправиться в ставку командования. Чалку пришлось оставить, поскольку она числилась в обозе.
А ближе к ночи меня доставили в авиационный отряд.
На новой службе
Новая служба показалась мне сущим праздником. Летунов охранял целый ЛЕГИОН, правда, без кавалерии и метательных машин, но имевший те же стреломёты. Аэроплану требовалась полоса ровной земли для разбега перед взлётомв горных условиях сапёрам приходилось снимать очень много каменистого грунта, и это там, где удавалось найти боле-мене подходящий участок.
Мастерская, штаб, стоянкавсё обнесено проволокой в два ряда, на которую подвешивались гремучие жестянки для ночной сигнализации. И этопомимо обязательного ограждения из частокола! Я, прикидывая так и эдак, никак не смогсообразить, как можно было бы организовать внезапную атаку: есть смотровые вышки, есть «музыкальная проволока», есть постоянные патрули.
И всё это, прошу заметить, ради защиты ОДНОГО аэропланапоследнего из трёх уцелевших.
Десяток, что мне поручили, состоял исключительно и только из солдат, проверенных боями и соблюдавших воинскую дисциплину. Шпынять такихтолько портить.
Собственно, не успел я как следует освоиться на новом месте, как поступил приказ сворачиваться и возвращаться домой: Ледогория капитулировала. Я, узнавший множество секретных новинок и побывавший в брюхе «дракона», стал уверен в том, что полученных знаний за глаза хватило бы для восстановления в правах, всерьёз начал планировать побег со службы, но только в конечно успехе был не уверен. Вернее, был уверен в неуспехе: если в горных лесах я ещё надеялся выжить на подножном корму, то в Божегории шла полоса «лысых» гор, где тебя любой джигит видит издалека, как орёл суслика, и как обойти такую проблему пешкомникак не представлял.
А тут вопрос решился сам собою