Не простой я был обозник, а командир обоза. А этот барон растерял почти весь свой полк, пока добрался до замка, буркнул я. Тоже мне, великий полководец. Если и великий, то палковводец: всех служанок в замке доконал приставаниями, а с хозяйкой замка спал всё же не он, а я.
А вот про это детишкам точно рассказывать не будут, и тебе в зачет не поставят, Командир поднял палец весьма многозначительно. Вот и подумай.
Я так думаю, что дураки всегда найдутся. Только без меня. Извини, Командир. Бывай здоров.
Ну-ну не прощаюсь! А для службы простым солдатом ты, Клёст, извини меня, уже староват. Не грузчиком же тебе работать? Скажу прямо: если сумеешь провернуть такое делотебя во всех правах восстановили бы, так как Его Величество в указе особую оговорку сделал: «За особые заслуги перед Отечеством в правах восстанавливать и прежние измены в вину не ставить.»
«Или прирежут втихаря, чтобы не разболтал про такое дело. Это будет куда как вернее.»подумал я про себя, но вслух ничего не сказал.
Наверное, в моих глазах всё-таки отобразилась ехидная ирония. Командир склонил голову на бок, насколько это позволяла его могучая шея, и добавил:
А кончать тебя особого смысла тоже нет. Этого ученого привезут сюда же, заставят работать на нас, и будешь его охранять. Уверен, что в той же должности. Болтать направо-налево тут некому: у вас тут любой жилец и без тебя может наговорить столько, что мама дорогая. Если бы ты был трепло, то это уже давно стало понятно «кому надо», и не жил бы ты тут. Если бы вообще жил так что давай, подумай. Бывай здоров!
И ушёл. Дверью не хлопал.
Я грустно посмотрел наверх:
Что, Усатый, прижимают нас к стенке?
Мя-а-о, жалобно подтвердил кот, глядя на меня своими буркалами.
Вот и я так думаю
Распахнулась дверь, и в избу ввалились мои детишки: Меленит и Вепратит. Чудные всё-таки у этих нихельцев имена, звучат не по-нашему. Но раньше я об этом как-то не думал: в нашей стране тоже имена всякие встречаются, а тут меня как будто по лбу кто-то невидимый щёлкнул моим нихельским прошлым: что, понятно тебе?.. сразу стало как-то муторно, сердце сжалось.
А дети бегали такие счастливые, раскрасневшиеся, сияя глазёнками стали за рубаху дёргать:
Папа, папа!
Время пошло дальше своим чередом. Да, слова Командира полностью подтвердились: мне пришлось поиметь беседу с двумя весьма неприятными субъектами, оказавшими честь нашему городку своим посещением. Потом меня вызывал к себе наш Академик, имевший щёки, свисавшие едва не до плеч, короткие толстые пальцы. Он этими пальцами водил туда-сюда, изображая свою полную беспомощность, покорность обстоятельствам и выражал всяческую признательность. Впрочем, от него ничего не зависело, так как я подчинялся другим структурам, а этот растолстевший боров просто пытался удовлетворить своё любопытство: за что меня отстраняют, и зачем нужна подобная срочность? Дядька он был неплохой, но изливать ему душу я смысла не видел: снимают меня согласно букве Высочайшего Указа, былых заслуг перед страной не признают, даже факт спасения целой городской казны и мытарства с опасным грузом по неспокойным дорогам: это, мол, было ещё до начала моей службы в Нихелии, а сам ты в это время числился в штрафном десятке, и это наказание оказалось должным образом не закрыто, поскольку никто никаких бумаг на закрытие того дела не подавал.
Академику, я, конечно, не говорил, что, разозлившись, я спросил у тех двоих «безопасников»:
А кто бы подал бумагу на закрытие моего дела? Кто его открылтого после захвата города повесили. Нашу армию тогда разгромили вдребезги, где её офицерыникто не знает. Кто бы за меня бросился хлопотать?
Вы сами обязаны были подать высочайшее прошение, проскрипел один из тех. Каждый борется сам за себя. Найти свидетелей, предоставить показания
Эх! «Найти свидетелей!» Малёк и сам был штрафником, к тому же погиб давным-давно, Солнышко осталась со своим дядей в другом городе, если не переехала жить в другой, например, выйдя замужвот и все мои свидетели. Мог ли подумать тогда я, молодой балбес, что бухгалтерию нужно закрывать вовремя?
По всему выходило, что правды никак не найти, и я становился как бы неполноценным верноподданным. Вот если бы наш научный городок враги брали штурмом, а я тот штурм отбил бывот тогда бы да, мне всё простили. На мой вопрос о том, откуда бы взяться тем окаянным врагам в количестве, подходящем для штурма, и как бы я смог победить свору матёрых вояк, имея в подчинении только десяток человек городской стражи, войны не знавших, «безопасник» ответил, что сей образный пример он привёл исключительно ради объяснения, что бы смогло сработать как веский довод в мою пользу, а, раз ничего подобного места не имело, то и довода, стало быть, никакого нет.
Невольно подумалось: а, может, запалить этот райский уголок к дальней матери Нечистого, а потом геройски спасти того же Академика из огня? Но я не стал озвучивать тем халдеям свою творческую идею. Ну их.
Поскольку никаких «негосударственных» занятий в нашем научном городке не было, кроме цирюльни, бакалеи, кондитерской и ещё разной мелочи, в которой я одинаково не понимал ни хрена, как скотобоец в работе белошвейки, то никакого иного выхода у меня не оставалось, кроме как уезжать жить в «обычный» город. Оставалась сущая малость: как-то объясниться с женой, при этом не давая ей ни малейшего повода подумать, что я с помощью какой-то международной авантюры смогу вернуть себе королевскую милость. Свернуть себе шеюэто да, смогу запросто, а вот чтобы всё закончилось удачнопро это даже мечтать не получалось.
Наше объяснение состоялось одним из летних вечеров, когда все детишки резвятся на улице и даже за городскими воротами, и нам никто не мешал. Только Усатый сидел на своей излюбленной потолочной балке, зажмурившись. Мы сидели за семейным столом, понимая, что приятного разговора не получится.
Дорогая, я взял Ведит за руки. Мне нужно уехать. Ты всё знаешь, и должна понимать: яздоровый мужик и не могу существовать приживалкой
Она всхлипнула. Она, моя любимая химичка, ходившая со мной по самому краю много дней. Она, которой приходилось работать с такими адскими смесями, к которым самые безбашенные отморозки не подошли бы и на сто шагов. Вот почему бабы умеют делать так, что хочется выть от сердечной тоски и душевной боли?
Я оглядел её ещё раз. Когда-то она была худенькой девушкой, запросто сходившей за подростка или юношу. Сейчас округлилась, похорошела, только ухватки оставались такими же крутыми и жесткими. Ну, иногда могла и подурачиться: вдруг бросалась кружиться по комнате, да так, что оголялись коленки под платьем. Упорно называла меня «солдатом», хотя нынешняя моя должность оплачивалась на уровне полковника. Я тогда её дразнил и называл «студентом».
Я буду вас навещать, обещаю, твердо сказал я, сжимая её ладони.
Ведит заплакала.
Наверное, именно в этот миг я и решил, что лучше уж свернуть себе шею, чем такая жизнь. Если устроюсь на работу, то смогу навещать семью только раза два в год, а это будет уже не семья Наверное, Ведит смогла бы устроиться на работу в столичный университет, и мы снова жили бы вместе, но только такое жилье и такое содержание детям нам уже нипочем не потянуть. Кроме того, она мне часто говорила, что переросла все университеты, что у них нет этой, как её, «современной научной базы», соответствующей её нынешнему уровню знаний, и никто им не позволит иметь оборудование, что работало в нашем городке: и очень дорого, и секретно. По моим понятиям, для неё переход в столичный университетэто как для полковника гвардии перейти служить в провинциальную пехотную воинскую часть лейтенантом-минором.
Эх! Два раза эх! Неужели для повышения патриотизма нужно непременно ломать жизнь тем, кто едва сберег её, эту свою жизнь? Глядя на нас, другие люди станут чище и честнее? Нет, не станут. Сорвиголов всё равно никакие указы не остановят наниматься в другие страны, а государственные должности им совсем не нужны. Я так понимаю, что кому-то очень требовалось свалить кого-то, кто взял себе слишком много влияния возле королевского тронавот и придумал этот злосчастный указ. Быть может, сам король захотел избавить себя от «няньки», слишком ему надоевшей тьфу-тьфу, за такие мысли точно шею свернут!