Граф, признаете свое поражение?
Нежный голос незнакомки звучал прекраснее птичьих трелей. Юноша был не в силах отвести свой взгляд от ее юного счастливого лица, гибкой фигурки, расшитого золотом платья. Впервые в своей жизни он видел столь дивное создание, и та жажда любви, что томила его долгие годы, и, казалось, уже иссякла, внезапно пробудилась вновь и увлекла его за собой, быть может, к гибели, но без оглядки.
Неведомая сила, которой юноша не мог противиться, подняла его с земли и заставила шагнуть навстречу прекрасному видению. Ее конь от неожиданности испуганно всхрапнул и встал на дыбы, брызгая пеной с губ. Девушка была опытной наездницей, и ей удалось сдержать жеребца шенкелями и поводом. Все еще с улыбкой на губах обернулась она к юноше, который так внезапно встал на ее пути. Но вместо слов приветствия, которые она была готова произнести, у нее вырвался крик ужаса:
О, матерь божья! Как он ужасен!
Ее спутники услышали вскрик девушки, но не разобрали слов, и бросились ей на помощь. Они подлетели на разгоряченных конях, их плети взвились в воздух. Резкий свисти невыносимая боль, какой он никогда не испытывал, обожгла юношу. Дикий первобытный страх овладел им, и он бросился бежать в сторону спасительного леса. А всадники мчались за ним, пытаясь стоптать копытами лошадей, и продолжали стегать его плетямипо спине, плечам, голове, не разбирая в ярости
Юноша не помнил, как он, истекая кровью, добрался до хижины и упал на ее пороге, лишившись сознания. Вскоре у него началась горячка, которая длилась несколько дней. Отшельник отпаивал его травами, сам не веря в исцеление. Однако юноша выжил. Но ослеп.
Слепота лишила его возможности странствовать, зато теперь у него появилось время на разговоры с отшельником. Старик не скрывал от подкидыша ничего. Так юноша узнал, что он безобразен.
Значит, я не такой, как другие люди? допытывался он у старика.
Внешне нет, отвечал тот. Поэтому ты никогда не сможешь жить среди людей.
Но почему?
Они не смогут простить тебе твоего уродства.
Но за что?
Потому что онилюди, а ты схож со зверем. Но суть ваша одна. И признать в тебе самих себя выше человеческих сил.
Пусть, они не нужны мне, сдерживая слезы, говорил юноша.
Человек, каким бы он ни был, не может жить без людей, отвечал отшельник. Он может только уйти от них, в иной мир, где все по-другому, но на это нужно время.
Так что же мне делать?
Жить и терпеть. Ждать.
Означало этождать смерти, но как долго, отшельник не уточнил. Он давно уже потерял счет прожитым годам, и время для него было несуществующим понятием.
Лишенный возможности видеть, юноша часто мечтал, устремив незрячие глаза внутрь себя. Он вспоминал прекрасную всадницу. Для него наступила вечная ночь, сон перемежался с явью, и порой он сам уже не мог понять, видит ли он ее чудесный облик в своих сновидениях или грезит наяву. Сердце его начинало учащенно биться, дыхание становилось прерывистым, он чувствовал сладостную боль в грудии сознание меркло, уступая место образам и видениям.
Понемногу юноша начал вставать и выходить из хижины. Первые робкие шаги постепенно сменились уверенностью в движениях, а руки во многом заменили глаза. Чтобы чем-то занять себя, он научился вырезать ножом из ветвей деревьев дудочки и наигрывать на них простые мелодии. Муки творчества были ему не знакомы. Юноша не выдумывал музыкуона рождалась сама в его душе, а он только извлекал ее, наполняя дудочку своим дыханием и нежно лаская ее пальцами. Он отдавался своему немудренному инструменту со всей страстью, заложенной в него природой или полученной в наследство от матери, и не имеющей иного выхода.
Но все-таки дудочка была для него лишь любовницей. А любил он другую, скрывая это даже от отшельникату девушку, что видел единственный раз, но не мог забыть, несмотря на то, что она невольно принесла ему столько горя.
Так юноша и жил, довольствуясь малыммузыкой и воспоминаниями. Но однажды отшельник прогнал его от себя.
Иди к людям, сказал он сурово. Поклонись им, проси пожалеть убогого, приютить сироту. Они будут смеяться над тобой, обижать. А ты терпи. Смирениеэто единственное, что позволит тебе выжить.
Я не хочу!
Иди!
Старик замахнулся посохом, на который опирался при ходьбе, давно уже не доверяя ослабевшим ногам. И юноша ушел, плача и часто оглядываясь, словно не мог поверить в нежданную жестокость отшельника, и ждал, что тот так же неожиданно смягчится.
А старик, прогнав отрока, надел чистую рубаху, которую бережно хранил много лет, и лег на заранее наломанные и брошенные в угол хижины густые еловые лапыумирать. Почувствовал, что пришла пора.
На перекрестке всех дорог и тропинок земли раскинулось это село. Сердцем его, поддерживающим в нем жизнь, был шинок, он же постоялый двор. Местные жители кормились от щедрот путников. Своего хозяйства они не заводили, рассуждая, что в любой день могут уйти в поисках лучшей доли в другие края. Но проходили годы, сменялись поколения, а они никуда не уходили и только наблюдали, как жизнь, стуча колесами, звеня сбруей и цокая копытами, проходит мимо них.
Шинок всегда был полон путешественниками и местными жителями, которые забредали сюда в поисках заработка. Хозяин, толстогубый, с отвисшими от излишков жира щеками, набивал золотом сундуки и мечтал, как истинный уроженец здешних мест, что однажды его судьба переменится. Но сундуков становилось все больше, и отъезд откладывался, потому что уже по всему селу не нашлось бы для них достаточно телег.
В этот день все было как обычно, шумно, дымно и пьяно. Только в полдень вдруг залился в яростном лае цепной пес. Шинкарь побагровел и со стуком опустил кружку с пенной брагой на стойку.
Опять этот выродок! со злостью произнес он. Он мне всех клиентов распугает. Я прибью его!
Он непременно исполнил бы свою угрозу, будь у него хоть малейшее желание выбираться из прохлады шинка в липкий зной улицы.
Пусть его, вступился кто-то из местных жителей на правах завсегдатая шинка. Как есть юродивый он. Божьего человека грех обижать.
Э-э, дядька Устим, ну и врешь же ты, обозлился шинкарь. Выродок дьявола он, а не божий человек!
В шинке заспорили. Седоусые, сивобородые мужики, перебивая друг друга, не могли решить, кто положил каинову печать на лицо попрошайки, который вот уже несколько дней бродил по селу, тычась, как слепой щенок, во все двери и везде получая неизменный отказ в куске хлеба, ругань и побои. Для смущения и соблазна или ради искупления их грехов появился он здесь. Стучали кружки о столы, трещали скамьи под грузными телами
И вдруг в этом хаосе возникло иное сочетание звуков, нежных и робких. Мелодия проникла через открытое окно и словно затопила шинок теплым мягким светом. С раскрытыми на середине фразы ртами мужики вслушивались в нее, и незнакомая прежде их душам истома овладевала ими, пробуждала неведомую печаль. В этой мелодии были и дорога, ведущая в далекие, лучшие края, и тоска о прожитых годах, и вся жизнь человеческая с ее радостями и горестями. Из глаз невольно заструились слезы, и никто не стыдился их, потому что в эти мгновения плакали все вокруг.
Мелодия внезапно, как и начала звучать, смолка. Но долго еще было тихо в шинке, пока псы вновь не залаяли, и лай их становился все отдаленнее и глуше. Неведомый музыкант уходил из села.
Сквозь обложивший сердце шинкаря жир нелегко было пробиться благостному чувству. Но в один миг его воображение нарисовало ему несколько новых, окованных железом, сундуков, в которые рекой льется золото. Шинкарь быстро сообразил, сколько можно выручить за тот черствый кусок хлеба, который он скормит слепому дудочнику.
Стой! кричал, тяжело пыхтя, шинкарь, нагоняя музыканта. Схватил его за плечо, остановил, развернул и, брызгая слюной, предложил: Оставайся, так уж и быть. Я нанимаю тебя. Будешь играть на своей дудке, да так, чтобы всем нравилосьбуду кормить досыта. Три Нет, два раза в день. По рукам?
Шинкарь опасался: а вдруг выродок слишком много ест? Но он шел на этот риск, и потому пыхтел и багровел больше обычного. Они ударили по рукам. Слепому юноше выбирать не приходилось. Он голодал уже третьи сутки.
Однако шинкарь не прогадал. Весть о дивном музыканте, которого невозможно слушать без слез, быстро разошлась по окрестностям. Проезжающие через село путники переносили ее из края в край. Кто его слышал сампозабыть уже не мог, и мечтал вернуться, чтобы омыть светлыми слезами душу вновь. А кто слушал восторженные рассказы о немторопились услышать божественную музыку, которую он извлекал из своей простенькой дудки. И золото полноводной рекой лилось в сундуки шинкаря, поскольку урод был его собственностью, откупленной до самой смерти.