И вдруг осекся. Внезапная мысль, что он говорит на своем языке, языке немых, лишила его дара речи. Исповедаться можно только когда тебя слышат, пусть даже не понимают. Юноша почувствовал гнев и обиду. Если вдуматься, незнакомец ни в чем не был виноват перед ним, но почему он не остановил лавину его гримас и жестов, а продолжает странно смотреть на него своим непроницаемым потусторонним взглядом, не разжимая узких холодных губ? Утонченная ли это издевка, полнейшее ли равнодушие, или что иноеМарк мог только догадываться, но предполагал худшее. Самым правильным сейчас было встать и уйти. И юноша уже начал приподниматься, но его остановил властный жест. А затем он услышал голос. И он не знал, говорит ли это мужчина напротив, или кто другой, невидимый и неведомый ему, потому что тени вновь сгустились, скрыв лицо его собеседника, но не сумев заглушить звук, казалось, идущий ниоткуда и отовсюду одновременно.
Малыш, ты считаешь себя несчастным. И только потому, что не можешь говорить. Как ты заблуждаешься! Тебе, по прихотливому жребию судьбы, выпала редкостная удачаслова не имеют над тобой своей злой власти, ты не можешь скрыть свои истинные мысли и желания за их завесой. Невыполнимые клятвы, обещания, которые невозможно сдержать, возносимые небу суетные молитвы, равные богохульствутебя миновала чаша сия, а ты ропщешь? Неблагодарный!
Но это еще не все, что ты имеешь и хочешь потерять. Однажды, здесь же, я видел людей. Они были не только немы, но и глухи. Но когда начинал играть оркестр, они танцевали. Им не нужна была музыка, которую ты слышишь сейчас. Они слушали музыку, которая звучала внутри их. Тот, кто услышал бы ее, пожалел бы только об одномчто его собственная душа не способна рождать ничего подобного. Но эту музыку не слышит никто, кроме них. А они прекращали танцевать, когда видели, что останавливаются другие, и тем сохраняли свою тайну от мира непосвященных. Их мирих великая тайна, ей страшен взор чужого.
Я знаю об этом, потому что сам некогда принадлежал этому миру. Но однажды изменил ему, и моя душа уже не может рождать музыки
Голос смолк, и тишину заполнили звон бокалов, стук вилок и ножей, шум и гам ресторанного зала.
Но зачем ты мне это все говоришь? спросил юноша.
Потому что я могу тебе помочь, услышал он.
А что, голос юноши осекся, но он все-таки справился с волнением и договорил: А что взамен?
Неожиданно незнакомец рассмеялся. Он придвинул подсвечник к себе, и тени, скрывавшие его, испуганно расползлись по стенам и потолку. Впервые Марк смог рассмотреть своего собеседника. Перед ним, вальяжно развалясь на стуле, сидел мужчина средних лет, чуть полноватый, в дорогом костюме, ничем не примечательный, если не считать того, что безымянный палец его левой руки украшал массивный золотой перстень с какой-то сложной монограммой. Во всем остальном в нем не было ничего демонического. Он был бы даже по-мужски привлекателен, если бы не его улыбкаискусственная и холодная, и глазанепроницаемые и застывшие. Губы мужчины до странности противоречили его глазам и делали лицо неприятно-отталкивающим.
Ты ждешь, что я потребую твою душу? улыбаясь, спросил мужчина на языке немых. Нет, малыш, я не тот, за кого ты меня принимаешь. Ты льстишь мне.
А кто же вы? осмелился спросить Марк.
Простой врач, ответил мужчина. Впрочем, не простой. Я могу то, что не под силу другим. Ты слышал: врач, исцели себя сам? Я исполнил завет Авиценны. Может быть, единственный из его учеников. Как и ты, я был нем, и даже глух. Потому и понимаю тебя и могу с тобой разговаривать. Но я излечил себя. К сожалению, мой метод Он не укладывается в прокрустово ложе официальной медицины. И потому его не хотят признавать. Немного внушения, немного скальпеля Что в этом дьявольского, скажи?
Так просто? не поверил юноша.
Есть еще один компонент. Это моя гениальность. Так тебя больше устраивает, маловер?
Я не сказал, что не верю вам.
За тебя говорят твои глаза, подмигнул мужчина. Так да или нет? Хочешь ли ты обрести желанную безделку в обмен на самое драгоценное, что может быть у человека? Решай. Здесь и сейчас. Иначе я уйду, и мы никогда уже не увидимся. Другого шанса у тебя не будет.
Ясглотнул слюну Марк. Я не могу вам заплатить. Ведь такая операция, наверное, стоит очень дорого?
А кто говорил о деньгах? усмехнулся мужчина. Ты заплатишь мне послушанием. Тем, что безропотно испытаешь на себе мой метод. А в случае неудачи не предъявишь мне счет. И мы будем квиты. Поверь, официально не признанному врачу не так просто найти пациентов.
В случае неудачи, вы сказали?
А что ты теряешь, малыш?
Тени начали возвращаться. Свеча на столе таяла, превращаясь в огарок. Тьма вокруг них сгущалась, снова скрывая лицо незнакомца. И только в зрачках его мигали два крохотных, поистине дьявольских огонька.
Мне, сказал юноша, отводя свой взгляд, надо подумать.
Хорошо, не стал настаивать мужчина. Но в голосе его просквозило разочарование. Надумаешь, позвони.
Он небрежным жестом достал из внутреннего кармана пиджака объемное кожаное портмоне, с той же с золотой монограммой, что и на перстне, вынул из него и протянул через стол свою визитную карточку с золотыми буквами на черном фоне. Марк взял ее, невольно коснувшись руки мужчина. Рука была влажной, липкой и холодной, словно кожа лягушки. Юноша почувствовал отвращение, как будто коснулся гада. Тошнота снова подступила к горлу. Он встал, опрокинув стул и не заметив этого, и, забыв проститься, преодолевая обволакивающий его сознание туман, пошел по направлению к выходу, где подобно маяку то вспыхивало, то гасло пятно света, когда открывалась или закрывалась дверь. Он почти бежал, спотыкаясь о чьи-то ноги, натыкаясь на столы, падая и поднимаясь, бил руками в обступившую его темноту, у которой выросли щупальца, пытавшиеся задержать его. Оркестр замолчал, и только барабан продолжал монотонно бухать. Или это сердце билось в его груди? В последнем усилии Марк дотянулся до начищенной до блеска медной ручки, нажал на нее, налег всем телом на дверь и проскочил в открывшуюся узкую спасительную щель на улицу. Дверь со вздохом сожаления тяжко ухнула за его спиной.
И сразу стало тихо и свежо. Прохладный ночной ветер и редкие капли обессилевшего дождя остудили его пылающее лицо. Свет фар проехавшего автомобиля выхватил из темноты мокрые дома. Дрожь пробежала по телу юноши. Он зябко поежился. И вдруг его заколотило в сильнейшем ознобе. Марк вышел на дорогу, остановил такси, едва сумев поднять трясущуюся руку. Вскоре он был дома. Тихо открыл дверной замок, незаметно проскользнул в свою комнату, упал, не раздеваясь, в кровать и закрыл глаза. Но заснуть не смог. Перевозбужденный мозг прокручивал картины минувшего дня, словно киноленту, и Марк снова и снова переживал все те же события.
Ночь умирала долго.
А наутро взошло солнце. И когда его лучи озарили и согрели мир, немой юноша рассмеялся над собственными ночными страхами. Он даже едва не позвонил по телефону, указанному в визитной карточке, которую ему дал на прощание его собеседник в ресторане. Но поборол искушение, и даже испытал облегчение от этого, сам не зная почему.
А затем опять пришла ночь. И юноша снова плакал и не заснул до утра.
И вновь были день и ночь, и вновь Юноша уже не мог ни плакать, ни смеяться, ни спать, ни жить. Он мог только думать.
И пришел день, когда Марк решился. Разговор по телефону оказался намного проще, чем он представлял себе. Его звонка ждали, и юношу узнали по напряженной тишине в трубке. И ему совсем не пришлось говорить. А только слушать и исполнять сказанное
Она не могла ошибиться! Это был он, тот самый юноша, что однажды подарил ей букет алых роз и так и не решился заговорить с ней. Тогда она тоже промолчала, а после долго себя корила и часто, очень часто приходила вновь сюда, на этот памятный бульвар, где все произошло, всматривалась в лица спешащих мимо людей. Она заметила бы его в любой толпе, ей подсказало бы сердце. Но люди шли мимо, опустив глаза, и ни разу ничто не дрогнуло в ее груди. До этой минуты. А значит, это действительно он, сердце не могло ее обмануть!
Юноша стоял вполоборота к ней на краю тротуара, пытаясь остановить один из проезжающих по дороге автомобилей. И она, опасаясь, что он уедет и снова скроется от нее, окликнула его, радостно и взволнованно: