Я слышала своё имя раз за разом. Я видела своё лицо.
Я видела фотографии дорогих мне людей, слышала, как незнакомцы спорили о том, кто из моей семьи и друзей мёртв, а кто является сообщником, бежавшим от властей. Хоть мне и не хотелось, но я слушала, пока мой мозг не вскипал. Я сидела на корточках в уборных отелей, чтобы спрятаться от новостей, ревущих в прилегающих комнатах. Я зажимала руками уши, считая кафельную плитку, пока разведчики колотили в дверь, пытаясь добиться, чтобы я их впустила.
Я всюду путешествовала в безликом облаке видящих.
Они приносили мне парики, наматывали мне на голову платки, вручали наушники, средства для макияжа, разные наборы лицевых протезов, контактные линзы. Они заставляли меня кушать, поили снотворным, когда я не спала в конструкциях, в которые мы то входили, то выходили. Они закидывали меня в фургоны, машины, поезда, перевозили меня каждые несколько дней, отчитывали меня, когда я слишком много пила или стояла рядом с открытыми окнами.
Я смотрела на пейзажи разных городов, на незнакомые земли через окна того транспортного средства, в которое они меня запихивали. Мы путешествовали, кажется, без остановок целыми днями, и я не могла спать, едва могла сказать, где нахожусь.
Теперь они обращались со мной иначе. Во всяком случае, все кроме Чандрэ. Вопреки попыткам сохранить меня в живых, большинство видящих, кажется, боялось меня. Это была благоговейная разновидность страхасловно они видели на моем лице отражение конца света, но ни один из них не подходил слишком близко.
Я держалась за счёт того, что спала при каждой возможности, и давайте посмотрим правде в лицо за счёт огромных количеств алкоголя.
На протяжении всего этого времени показывали новости.
Какой-то культ начал мне поклоняться. Последователи культа запросили эфирное время в новостной сети Соединённых Штатов и получили отказ из-за моего статуса террориста, что вызвало волну сенсационных заголовков и в поддержку, и против такого решения. Состоялись протесты. Случилось по меньшей мере три настоящих бунта. Самый крупный произошёл в Лос-Анджелесе, в основном между христианами и человеческими Третьими Миферами.
Невинные видящие тоже оказались втянуты. Я видела фотографии молодой девушки-видящей, которую избивали трубами и электрошокерами. Репортёры с сожалением квохтали по этому поводу, но никто не отложил свои камеры, чтобы остановить мужчин, которые это делалимужчин, которые никогда не смогли бы позволить себе видящую, даже на несколько часов.
Распространились слухи о том, что я Мост.
В новостных лентах чёрного рынка имелись целые сайты, посвящённые мне и Ревику. Человеческие женщины любили Ревика, особенно после того, как раскрылась информация о нашем браке.
Казалось, не имело значения, что он умер.
Человеческие власти уже обсуждали права на мои телекинетические «способности». Соединённые Штаты и Китай доминировали в этих обсуждениях, но Россия, Германия, Англия и Япония соревновались за право присутствовать за столом переговоров, прятались за личиной научного интереса. Пошли спекуляции, что я забеременела от Ревика до его смерти. Распространились слухи о телекинезе, о том, что меня где-то виделии все это лишь участилось после того, как Мировой Суд официально обвинил меня в потоплении круизного судна «Исследователь». Люди, потерявшие близких в бомбёжке, назначали награду за мою голову, желая моей смерти.
Новостные передачи кормились истерией, раздували её.
Все больше людей числились пропавшими.
Один из нихмой брат, Джон. А ещё Касс, которую я знала почти так же долго, как и Джона.
Мы с Касс вместе пешком под стол ходили, пока мама Касс работала, а её отец пил. К старшим классам Касс обзавелась своей полкой в моем шкафу. Каждый год она дважды отмечала все праздникиодин раз у меня дома, а потом со своей мамой, папой и нищебродским дядюшкой Фэном.
Я вообще не могла думать о том, что Джон пропал.
Когда два последних члена моей семьи пропали, мне уже было все равно, что обо мне подумает мир.
Миновали недели. Время тянулось.
Я ждала сна. Я жаждала его, но когда сон приходил, это не помогало.
Я не могу дотянуться до него, как бы часто он ни просил. Просьбы причиняют боль сильнее любой другой боли, и теперь я ощущаю его по кускамлюбовь, скорбь, печаль, надежда, отчаяние. Эти его слои бесконечны. И все же в некотором отношении они просты.
И все же он не ощущается живым.
Я знаю, что он не жив. Мой разум борется с этим знанием, спорит с ним.
Цифры не оставляют меня в покое.
Они отделены от него, но каким-то образом связаны. Мне снится мой отец, инженер. Он шутит, что цифрыэто наш секретный язык, чтобы мы могли говорить друг с другом посредством кода. Онимантра аутиста, сломанная песня, которую я не могу выкинуть из головы.
«17, 10, 42, 12, 1, 57, 12, 20, 332, 178, 12, 102, 9, 13, 15, 2, 2, 2»
***
Я в каком-то другом месте.
Я никогда не бывала здесь прежде, но оно словно ощущается знакомым или, может, просто близко по ощущениям к местам, которые я узнаю. После чистых, живописных городов, гор и шато, в которых мы провели последние несколько недель в Европе, шероховатость этого нового места странно приятна.
Мы месяцами путешествовали по сельской местности. Мы останавливались в нескольких безопасных домах видящих, чтобы поспать. Церкви, склады, отели, мечети, винодельня среди холмов, разбомблённый еврейский храм. Я говорила себе, что не знаю, что хуже: ночи, когда я не могла спать, или необходимость страдать от снов и боли, когда мне удавалось заснуть.
Но это тоже была ложь.
Я скучала по нему к тому времени, когда мы добирались к следующей конструкции, к тому времени, когда я снова могла видеть сны. Я скучала по нему, искала его, а когда я находила его, мы
Здесь было грязно, громко, красочно, жарко, бедно, людно.
Я шла по пыльной улице, где куча разноцветного мусора покрывала открытую решётку канализационного люка, которая воняла уже в семь утра. Храм, увешанный мигающими рождественскими гирляндами и золотой фольгой, стоял в промежутке между зданиями; на нем обезьяний бог скакал среди цветов и веток фруктов, покрытых жужжащими мухами. Карамельного цвета корова стояла и жевала груду гниющей зелени, картонных яичных контейнеров и куриных костей.
Когда я помедлила, чтобы похлопать её по боку, она не подняла взгляд.
Большую часть моего лица скрывала тонкая кремовая ткань, но я все равно кивнула монаху в красных одеяниях, когда тот прошёл по улице в солнцезащитных очках и с эспрессо в руке. Я ощущала странное удовлетворение от ужасных запахов человеческих экскрементов, пота, гнилых арбузов и мяса, кишащего опарышами. Даже с вонью, медленно нагревавшейся на утреннем солнце, по какой-то причине я чувствовала, что почти могу дышать здесь.
Я усмехнулась при виде следующего храма, где была размещена моя фотография, покрытая лепестками розовых цветов и окружённая белыми парафиновыми свечами.
Это была старая фотография, с тех времён. Фотография с конца моего учебного года в старших классах.
В моих волосах была лаймово-зелёная прядьнаша с Касс идея бунта, которая в то время взбесила мою мать, поскольку она уже заказала пакет фотографий, чтобы послать снимки всем нашим родственникам. Из-за запрета настоящие фотографии были адски дорогими, и на них требовалось специальное разрешение. У мамы тогда ещё была работа в почтовом офисе, и она заставила меня заплатить за фотографии из моих скудных чаевых на дерьмовой работена это у меня ушло несколько месяцев.
Наверное, это был последний раз, когда мы действительно кричали друг на друга с тех пор, как мой отец
Я поднялась по холму, используя трость.
Горы нависали над нами, ошеломительно высокие, увенчанные снежными шапками и клубами низких, похожих на туман облаков. Красочные молитвенные флажки хлопали на ветру, болтаясь на бечёвках, которые провисли между зданиями ярко-зелёных и синих цветов.
В большинстве окон не было стекла, лишь деревянные ставни и брезент закрывали квадратные проёмы. На моих глазах чёрная лапа появилась из второго этажа отеля со столиками и стульями на крыше, где сидели люди и пили горячий пряный чай-масала, говоря на хинди, тибетском и ломаном языке видящих. За лапой появилось остальное приземистое тело коричневой мартышки. Её пушистое лицо продолжало хмуро кривиться вопреки липкому ломтику манго, зажатому в одной лапе.
Хватаясь свободной рукой и ногами за деревянные планки, макака проворно вскарабкалась на крышу.
Когда она добралась до ограждения, пронзительный вопль нарушил тишину раннего утра, и седовласая индианка замахала на мартышку метлой с длинной ручкой.
Мартышка заверещала и не сдавалась, все ещё сжимая манго и я рассмеялась, наблюдая, как угрюмое животное перескакивает на крышу хижины, вмещавшей дымящийся чайник чая, откуда девочка лет двенадцати разливала чай.
Ты ужасно жизнерадостна, произнёс голос рядом со мной. Я думала, у тебя будет похмелье после того количества бурбона, что ты вылакала прошлой ночью.
Сухой тон видящей выдернул меня из созерцания гор, толстой мартышки с дурным нравом и людей на пластиковых стульчиках.
Я повернулась и увидела те же красновато-каштановые радужки, в которые смотрела неделями.
Ага, ответила я. Наверное, у меня хорошие гены для того, чтобы напиваться до посинения.
Женщина-видящая с темными косичками фыркнула, но кажется, довольствовалась ответом.
Она скрестила мускулистые руки, с отвращением глядя вокруг нас.
Дигойз тебе не объяснял, как алкоголь влияет на твой свет? сказала она, наверное, в трёхсотый раз. Чудо, что Шулеры не нашли нас по вспышкам, которые ты посылаешь. С учётом этого и
Лекция продолжалась, но я дальше не слушала.
Боль скользнула по мне, как только она упомянула его имя. Когда я на мгновение позволила себе отправиться туда, поискать его, мигрень обострилась, заставив меня остановиться и тяжело навалиться на трость, которой я помогала своему колену. Я подождала, когда боль пройдёт, дыша мусором и благовониями от близлежащего прилавка.
Чандрэ поначалу не заменила перемену во мне.
Она остановилась одновременно со мной, все ещё жалуясь мне на меня же саму и осматривая деревянные здания. Очередная корова, эта шоколадно-коричневая, прошла мимо, жуя длинными челюстями в разные стороны. Она жалобно замычала, обмахиваясь хвостом.
Добро пожаловать в Сиртаун штата Химачал-Прадеш, Мост, сказала Чандрэ, закончив перечисление моих прегрешений и невежественных человеческих манер. Канализацию Гималаев.
Затем, увидев, как я навалилась на трость, прерывисто дыша, она оторвала мои пальцы от моей шеи.
Прекрати. Люди смотрят!
Я рассмеялась. Я видела в дверном проёме мужчину в потной фетровой шляпе, смотревшего на меня и державшего соломенную метлу, кажется, самодельную. Его торс был закутан в красочную шерстяную шаль. Он печально качал головой, глядя на меня и цокая языком.
Они думают, что я под кайфом, сказала я. Я плохая буддистка. Развратная белая женщина. Кому какое дело?
Губы Чандрэ поджались.
Я сожалею по поводу твоей семьи, Мост. Но ты не можешь и дальше зацикливаться на их потере или на потере своего супруга. Ты должна сосредоточиться на текущей задаче.
А что именно это за задача? переспросила я. Избегание стригущего лишая?
Я посмотрела на улицу внизу, где монах в темно-красных одеждах вёл по потрескавшемуся асфальту стайку азиатских детей в черно-белой униформе. Числа вращались над бритой головой монаха как перепутанный обратный отсчёт, вплывая в свет детей и выплывая из него.
«6, 6, 120, 123, 2, 8, 88, 99, 40, 4, 2, 4, 6, 29, 29, 32, 4, 2»
Я заставила себя говорить, хотя и не отвернулась от монаха.
Далеко ещё?
Ты мне скажи, ответила Чандрэ. Хоть раз используй свой свет для чего-то полезного.
Я нахмурилась, взглянув на неё.
Мой свет? Городэто конструкция?
Чандрэ закатила глаза.
Ни один Шулер сюда не явится, Мост. По договорённости они держатся подальше. Мы здесь в безопасности. Я тебе это говорила.
Я смерила её скептическим взглядом, но промолчала.
Услышав поблизости разговор на повышенных тонах, я повернулась и увидела группу мужчин в мусульманских одеянияхони оживлённо разговаривали с индийцем на велосипеде, который качал головой и делал широкие отрицающие жесты руками. Мне понадобилась секунда, чтобы осознатьон был видящим и принадлежал кому-то. Металлический ошейник на его шее был таким грязным, что я почти не заметила его под чумазой рубашкой. На моих глазах к ним подошёл мужчина в полицейской униформе, махая чем-то вроде самодельной дубинки. Видящий отпрянул, поднимая руки. Видя, как он спешно крутит педали велосипеда и уезжает, я нахмурилась.
Ну? сказала Чандрэ. Ты нас поведёшь или нет?
Я ошарашенно уставилась на неё, затем осознала, что она имела в виду, и расхохоталась.
Похромав прочь от её взгляда, я с помощью трости направилась вверх по холму.
Количество магазинов сокращалось по мере того, как мы поднимались выше, а жилые здания из глинобитного кирпича и дома налезали друг на друга, красочные и странно походившие на пещеры на фоне холмов. Молитвенные флажки трепались на ветру возле храмов богов с головными уборами, похожими на нимбы. Я видела ещё больше своих фотографий, даже граффити с изображением моего профиля и словами, написанными художественными, наклонными символами языка видящих, прекси.
Тропинки вплетались в лес и выходили обратно в город по ту сторону дороги, когда мы поднялись выше к подножью Гималаев. Улица из потрескавшегося асфальта превратилась в утоптанную землю, а деревья нависали ближе к зданиям.
Атмосфера города также начала меняться.
Религиозные граффити видящих начинали доминировать, наряду с увеличившимся количеством пластиковых бутылок, использованных презервативов и осколков стекла. Я видела группы девушек с азиатской внешностью, одетых в порванные шёлковые платья, сидевших на деревянных ступеньках и пивших пиво вместе с мужчинами, у которых были сальные волосы и джинсы, стоявшие колом от грязи. Большинство мужчин носило клетчатые рубашки с длинными рукавами и платки на головах. Лишь через несколько минут я заметила металлические ошейники. Они смеялись, передавая меж собой бутылки, а время от времени индиец или тибетец грузно поднимался по деревянным ступеням и уводил одну из женщин внутрь, а иногда и одного из мужчин.
Когда мы проходили, те, что остались на лестницах, заметили меня и Чандрэ, провожая нас пристальными взглядами.