Да пошел ты! сказал я. Я умирать не собираюсь. Снял карабин с плеча и навел на Шатрова. Я снова действовал интуитивно, и не ошибся. Геолог не был убийцей, в нужный момент выстрелить он не смог.
Проклятие, Виталий, ну будь же благоразумен. Не ради нас, ради детей
У меня нет детей.
Пойми, ты заражен, тебе нельзя на материк.
А я в это не верю.
Мне придется это сделать
Давай.
Прозвучало как команда. Выстрелы двустволки и карабина слились воедино. Только я, спустив курок, нырнул влево, уходя от пули, а он остался стоять на месте. Два куска металла впились ему в грудь. Один пробил сердце, другойправое легкое. Шатров упал на спину. Он еще некоторое время жил, беспомощно шаря вокруг себя, словно что-то искал. Изо рта выплескивалась красноватая с зеленым отливом жижаи не кровь, и не нефть, нечто среднее
Я поднялся, торопливо подбежал к геологу, отбросил мыском краги винтовку. Хотя эта мера предосторожности явно была лишней. С первого взгляда было понятноне жилец.
Взгляд Шатрова стал медленно угасать, постепенно превращаясь из ясного в мутный и бессмысленный. Человек ушел, оставив на Земле только свою оболочку.
Я закинул СКС на плечо и почти побежал к дороге
* * *
Уже слышался шум винтов вертолета, когда он неожиданно объявился. Его появление выдал хруст снегав островной тишине Диксона он звучал как топот множества ног.
Я обернулся и попятился, сдернул с плеча карабин.
Как там тебя Вовка Стой.
Медведь издал едва слышное ворчание. Он приближался медленно. Выступал из мрака, как растущий за бортом судна гигантский айсберг. Я представил, как мы выглядим со стороныкрохотный человек с карабином и огромный хищникгора сала и мышц, способный растерзать любого полюсного обитателя.
Шатров, может, и мнил себя дрессировщиком этих животных, но я-то знал, что, если белый медведь голоден, его не остановит никакая сердечная привязанность. Намерения зверя были очевидныон собирался меня сожрать.
Вскинув карабин, я спустил курок. Грохнул выстрел, и еще один следом, приклад ударил в плечо. Раненый медведь с диким ревом ринулся вперед.
Последнее, что я увидел, оскаленная звериная пасть с клочьями коричневой пены и крохотные злые глазки, все в следах нефтяных потеков.
Ирина КомиссароваТОЧКА НЕВОЗВРАТА
На новоприбывших не обращали внимания. Они стояли у входа плотной серой кучкойтесно прилепившись друг к другу.
Илья скользнул по их лицам взглядом и снова закрыл глаза. Затравленность делает всех похожими: точка-точка-запятая, грубо сформованная глина; искаженный образ, утраченное подобие. Когда-то человеческие физиономии умели отображать кучу разных вещей в тысяче разных комбинаций и потому казались разными. А сейчас остались только страх и тупая животная тоска, и разнообразие исчезло. Одна харя на всех: миллионы деревянных солдат, ать-два, ать-два.
Взвыла сиренараздирающая, на пределе выносимости. Воздух и зубы завибрировали.
Сигнал к началу смены. Деревянные солдаты, насаженные на вертел сирены, потянулись из барака.
Новенькие сжались, будто ожидая удара.
Вещи в угол, сами на выход, коротко бросил Илья, неожиданно сжалившись. Койку потом займете.
Группа послушно качнулась влево, завозилась, пристраивая к стене тощие мешки. На серых спинах выгнулась белая «тета»как у идущих впереди, как у Ильи. Как у всех. Клеймо принадлежности.
Он вышагнул из барака. Сирена смолкла.
Шевелись, гниль! Визгливый голос Нимаэля кнутом взлетел над головами.
От взмаха тяжелых крыльев взметнулись волосы на затылке.
Не вертеть башкой, не хлопать варежкой!
Двухметровый норвежец Эйнар хрипло взвыл и схватился за плечо. Под пальцами расползалось красное пятно. Нимаэль гортанно заклекотал и в два рывка крыльев перенесся далеко вперед, нацеливая когти на кого-то другого.
Эйнару молча передали чистую тряпку. Он, морщась, высвободил руку из рукава и на ходу кое-как замотал рану. Ему помогли завязать узел.
До свадьбы заживет, буркнул Вась-Вась, и Илья с трудом подавил желание заржать в голос. Отчего-то фраза показалась смешной до коликов.
Песок скрипел под ногами. Низко зависшее над горизонтом солнце казалось маленьким, с копейку. Ржавые облака тянулись рваными лентами через все небо. Острый густой запах, пропитавший каждый миллиметр пространства, уже давно не привлекал к себе внимания, став привычным, и, тем не менее, постоянно ощущалсяпочти на вкус. Запах был частью мира, средой обитания ареала «тета». За пределами лагерей нефти давно не было. А здесь была.
Откуда?
Оттуда.
На построение новенькие ожидаемо опоздали. Нимаэль скучливо, без особенного задора, исполосовал им спины и определил в штрафбригаду. Туда же отправились два мексиканца (нарушение режима) и черномазый детина хрен знает откуда родом (попытка побега).
Илья облегченно перевел дух: нарушений за ним не числилось, но Нимаэль легко мог домонаться и без причины. «Намерение больше деяния, шипел он затверженное, ненавидяще щуря желтые змеиные глаза и скалясь. Намерение дороже деяния. Знаешь, чего ты стоишь, тварь?»
Лучшим способом вытравить из себя намерения была апатия. Любой старожил умел завертываться в нее, как в кокон. Отсутствие интереса, отсутствие эмоций, отсутствие воли к жизнилучше никаких стремлений, чем стремления неправедные. Тренированные буддисты справлялись с этим лучше прочих. Илья, напротив, испытывал определенные сложности. Вась-Вась учил:
Ты, Илюха, не думай. Гаси мысль, как лампочку.
Любую? злобно спрашивал Илья.
Постороннюю, спокойно объяснял Вась-Вась. Пошла посторонняя, скользи мимо, не зацепляйся. Вроде как засыпай.
Что-то в этом было. Во всяком случае, худо-бедно приспосабливаться Илья потихоньку начал. А первые несколько месяцев из штрафников не вылезал: нутро горело огнем, обожженная дыхалка не впускала воздух. Еле ноги передвигал.
Ничего, утешал Вась-Вась, черняшкой блевать, это дело терпимое. Шахтеров, вон, углем срать заставляют; кровища рекой, жопа в клочья. Благодари, что ты в нефтянке.
Кого благодаритьне уточнял. Это так, фигура речи
Илай, прошептал Эйнар, тыча Илью под ребра. Колеса нужны?
Вот что было удобно, так это обратное смешение языков. В мультинациональном пространстве лагеря без единого средства общения было не обойтись. «Если бы его не существовало, его стоило бы придумать», как-то так.
Илья, не оборачиваясь, отрицательно мотнул головой.
Грибы еще есть, не отставал Эйнар. Немного. Бери.
Илья снова хотел отказаться, Но передумал. Кто знает, когда в следующий раз удастся пополнить запас.
Грибов бы взял, пробормотал он вполголоса.
Нимаэль резко повернул к ним морду. Ноздри его жадно раздувались, вынюхивая намерения. Илья уставился в песок, потушил мысли. Как лампочки.
Нимаэль взмыл вверх.
К насосам, шваль!
Блестящие бока гигантских цистерн слепили глаза отраженным рассветным золотом. Когда-то черным золотом люди называли нефть. И ошибочно считали этот капитал своим. За ошибки, как известно, приходится платить.
Ты, Илюха, дурачок, бесстрастно сказал Вась-Вась, увязая в глубоком песке. Ты все перестроиться никак не можешь, по-старому рассчитываешь. На войне как на войне, слыхал такое?
Илья промолчал. Неохота было расходовать энергию на старый спор. Вась-Вась считал, что Илья тратит силы и средства впустую, гоняется за луной, как любили говорить американцы. Силы и средства были тесно завязаны друг на друга: единственной валютой в лагере была жратва. Единственным источником жратвыпайки. Разумеется, собственные.
Что же до луны
Ручка насоса заедала, цеплялась за что-то, словно запиналась на полдороге. Илья ругнулся про себя. Плакала норма. Вот ведь дерьмо. Он с тоской взглянул в небо, где крылатые чертили фигуры высшего пилотажа. «Ключ разводной дайте», мысленно обратился онбезадресно, не имея в виду просьбы. Он знал, что произойдет, если попросить на самом деле. «Зубами, обрадованно скомандует Нимаэль. Зубами, тлен!» И станет ловить свой нехитрый кайф, пока Илья будет давиться кровью.