Эпидемической паники, подчеркнул епископ. Я бы на месте губернатора вообще запретил поездки на остров.
Это только увеличит нездоровое любопытство. Любой запрет можно нарушить.
Введите охрану и патрулирование. Есть же у нас полицейские катера!
Боюсь, что в метрополии это сочтут превышением власти, сказал лорд Келленхем. Я не могу ограничивать свободу туризма. Островне военная база и не засекреченный объект. Там, где они есть, об охране заботится военная администрация, и не мое дело регулировать процедуру каботажного плавания или туристских экскурсий. Лучше всего поменьше болтать о странностях этого проклятого острова и не мешать рыбакам и лодочникам избегать его в своих профессиональных поездках.
Смайли подмигнул Рослову: пора, мол! И Рослов сделал первый дипломатический ход.
Надеюсь, что сэр Грегори и никто из присутствующих, сказал он, не будут возражать против поездки нашей научной группы на этот загадочный и, может быть, совсем не проклятый остров. Вреда мы не принесем, а возможно, и объяснить кое-что сумеем, и странности перестанут быть странностями.
К тому же мы ничего не возьмем с собой, кроме диамагнитных шлемов, заказанных мистером Смайли в Нью-Йорке, прибавил Шпагин. Даже фотоаппараты оставим в гостинице.
Они бесполезны, усмехнулся Корнхилл. Все равно ни одного снимка не сделаете.
Какая жалость, что воскресшего Христа не удастся заснять на пленку, хохотнул Барнс. Но может быть, он превратит для вас в вино воду из бухточки. Тогда выпьете за здоровье его преосвященства. Может быть, он и поверит.
Хватит, Барнс, поморщился губернатор.
Директор музея мгновенно стал серьезным.
Лично я думаю, прибавил он, что вы ничего не увидите. Никаких галлюцинаций и магнитных загадок.
Вы так уверены? спросил Смайли.
Вполне. Я провел на острове целую ночь и не увидел ни богов, ни пиратов. Консервы превосходно открывались, и жестяные банки не сплющивались в шедевр поп-арта. Так что у меня есть все основания сомневаться в странностях «белого острова». Его привидения не доверяют скептикам.
Но трезвый голос Барнса уже не мог повлиять на предпринятую операцию. Содействие губернатора и начальника полиции открывало «зеленую улицу» кораблям аргонавтов. И когда вернулись из сада Янина и леди Келленхем, за столом шел веселый и мирный спор о преимуществах английской и русской кухни.
4. СИНАЙ И ГОЛГОФА
Вначале бе слово и слово бе к Богу и Бог бе слово, сказал с пафосом Пэррот.
Ты что имеешь в виду? спросил Смайли.
Библию, капитан.
Типично религиозное помешательство, шепнул доктор Керн Рослову.
Но Пэррот даже не взглянул на них.
Где это было, Пэррот?
В Синайской пустыне, капитан. Был вечер и было утро: день шестый.
Он знает наизусть все Пятикнижие, но цитирует его только тогда, когда упоминают о его приключении. В остальном он совершенно нормален, снова шепнул Керн, и опять Пэррот не услышал или не захотел услышать.
Рослов и видел перед собой на первый взгляд совершенно нормального человека. Смотрел он ясно и вдумчиво, говорил буднично и разумно. Только тогда, когда он цитировал Библию, его хрипловатый, глухой голос вдруг подымался до проповеднического пафоса. На Рослова и Керна он по-прежнему не обращал никакого внимания.
Встреча эта состоялась в саду частной клиники доктора Керна, в кедровой рощице на холмистых нагорьях за городом. Рослов поехал туда вместе со Смайли, а Шпагин с Яниной отправились в сопровождении Корнхилла навестить отставного полицейского инспектора Смэтса.
Керна нашли в саду отдыхавшим после очередного утреннего обхода больных. Прочитав записку губернатора, суховатый пожилой англичанин с любопытством оглядел Рослова.
В первый раз вижу человека из Москвы, улыбнулся он. Не из штата Айдахо, а из России. В Штатах есть две или три Москвы, а в России только одна, но какая! Впрочем, по вашей бороде вас можно принять за американца, скажем, с юго-запада, из Техаса или Калифорнии. Хотя бороды сейчас в моде не только в Америке.
Даже в Москве, сказал Рослов.
Только борода у вас ухоженная, как у английских королей. Ручаюсь, что вы носите ее только из желания нравиться.
Вы угадалииз щегольства, засмеялся Рослов.
Керн помахал перед ним губернаторской запиской. Подчеркнуто и многозначительно.
А знаете, о чем я подумал, прочитав это письмо? Вы хотите видеть Пэррота. А у него была точно такая же борода. Он чем-то напоминал ну, вашего старшего брата, что ли
В самом деле вмешался Смайли, я тоже припоминаю. Было сходство. Ей-богу, было.
Почему вы все говорите в прошедшем времени: было, напоминал, удивился Рослов. А сейчас?
Сейчас вы увидите своего дедушку, сказал Керн. Сколько вам? Тридцать? Он старше вас всего на пять лет, но вы дадите ему все шестьдесят Пэррот! позвал он склонившегося над грядкой поблизости человека в вылинявшем синем комбинезоне.
Подошел седой, лохматый старик, ничем, кроме бороды, да и то не черной, а белой, не похожий на Рослова. Только загорелое лицо его без морщин и отеков свидетельствовало о том, что седина обманывает.
Что вам угодно, док? спросил он.
Поговорите с моими гостями, Пэррот. Один из Европызнаток Библии
Реплика Керна не произвела впечатления на Пэррота. Глаза его смотрели равнодушно и холодно.
другой из Штатов, продолжал доктор. По-моему, вы знакомы, Пэррот. Мистер Смайли когда-то навещал вас здесь. Припомните.
Пэррот взглянул на Смайли и кивнул без улыбки.
Я помню, капитан. Вы уже раз говорили со мной, капитан.
Почему «капитан»? шепнул Рослов доктору.
Для местного жителя любой искатель кладов всегда капитан.
А Смайли и не думал отрицать своего «капитанства».
Вот и отлично, Пэррот, сказал он. Память у тебя золотая. Вспомни-ка еще раз свой разговор с Богом.
Тут Рослов и увидел, как седой рабочий-садовник вдруг превратился в библейского проповедника. Но Смайли решительно и настойчиво приостановил извержение цитат:
Библию я тоже читал, Пэррот. Все ясно. Синай, пустыня, гора. Ты стоишь и внемлешь гласу Бога, как Моисей. Откуда?
С неба.
Громко?
Нет. Глас Божий отзывался во мне самом. В душе.
С чего началось?
С приказа. Я вдруг услышал: «Стой на месте! Все вы одинаковыищете клада, которого нет. И какой одинаково ничтожный у каждого запас накопленной им информации».
Стой! закричал Рослов. Он не может так говорить, Смайли. Это не язык садовника. Он не понимает, что говорит. Спросите его: то ли он говорит, что услышал?
Пэррот стоял строгий и каменный, не слушая Рослова.
Ты повторяешь в точности то, что слышал? повторил Смайли вопрос Рослова.
От слова до слова, капитан. Мало понял, но ничего не забыл. Разбудите ночьюповторю, не сбиваясь. Как Библию.
Откуда ты знаешь, что с тобой говорил именно Бог? Может быть, тебе это только послышалось?
Я спросил его: «Ты ли это, Господи? Отзовись». Он ответил: «Все вы задаете один и тот же вопрос. И никто даже не поймет правды. Я был тобой и знаю твою мысль, и твой страх, и гнев, и все, что кажется тебе счастьем. Смотри». И я увидел стол, как в харчевне старика Токинса, большой стол и много еды. «Попробуй, ешь, пей, радуйся, сказал Бог, ведь это и есть твое счастье». И я ел, отведывая от каждого блюда, и запивал вином, и плясал вокруг стола, хмельной и сытый, пока не отрезвел и не услышал глас Божий: «Вот так вы все. Ничего нового. Скудость интересов, животная возбудимость, шаблонность мышления, ничтожная продуктивность информации. Я просмотрел ее и ничего не выбрал. Ты из тех, о ком у вас говорят: ему не нужен головной мозг, ему достаточно спинного».
Что! закричал Рослов, вскакивая, но тут же сел, потому что Пэррот даже не взглянул на него.
Он продолжал говорить с Богом.
«Я не пойму тебя. Господи», промолвил я и услышал в ответ: «Тех, кто мог бы понять, я еще здесь не видел. Ты говоришь: Бог! В известном смысле ятоже оптимальное координирующее устройство. Но параметры ведь не те: я не вездесущ и не всеведущ, не всеблаг и не всесилен. Я читаю в твоем сознании: ты уже мнишь себя Моисеем, вернувшимся к людям с новым законом Божьим. А вернешься ты с необратимыми изменениями в сознании и мышлении. И в тканях организма: посмотри в зеркало бухты, только не упади». Я посмотрел и упал: на меня взглянул оттуда незнакомый седой старик. Я не захлебнулся только потому, что внизу была лодка, капитан. Вот и все.
Пэррот умолк и замер, облокотившись на лопату, которая под его тяжестью почти наполовину ушла в жирную корочку почвы. В ясных, но странно пустых глазах безмятежно голубело небо.
Разрешите, доктор, задать ему несколько вопросов? Рослов буквально дрожал от нетерпения.
Задавайте через Смайли, сказал Керн, он, как мы говорим, вас «не принял» и отвечать не будет.
Смайли, спросите у него, что значит «параметр» и «оптимальный»?
Смайли повторил вопрос.
Не знаю, ответил Пэррот.
Рослов снова спросил через Смайли:
Вы что-нибудь читаете, кроме Библии?
Нет.
А до разговора с Богом?
Ничего не читал. Даже газет.
Какое у вас образование?
Никакого. Научили немножко грамоте в детстве.
Все ли вам понятно в Библии?
Две строки понятны, третьянет. И наоборот. Но Библию читаю не умом, а сердцем.
У меня нет больше вопросов, сказал Рослов. Пусть идет.
Молчание проводило уход Пэррота. Долгое, встревоженное молчание. Первым нарушил его Керн.
Я впервые слышу полностью этот рассказ и понимаю цель ваших вопросов, сказал он Рослову. Вы обратили внимание на то, что он воспроизводил бессмысленный для него текст с механической точностью магнитофонной записи. Не сбился ни на одном слове, словно цитировал по журналу или учебнику.
Он процитировал даже Эйнштейна, вспомнил Рослов.
Вы что-нибудь понимаете? Ведь он нигде не учился. И читает-то по складам.
Нет ли среди ваших пациентов математиков или биологов? спросил Рослов.
Вы думаете, что он мог услышать от кого-нибудь эти «параметры»? Галлюцинация могла, конечно, обострить память, задумчиво согласился Керн, но от кого он мог слышать, с кем общался? Практическини с кем. Нелюдим и замкнут. Да и нет у нас таких, чьи разговоры могли бы породить эту биомагнитофонную запись. Несколько спившихся курортников, два студента-наркомана и бывший врачпараноик. О «параметрах» они знают не больше Пэррота. Нет, это категорически отпадает.
Тогда это дьявольски интересно, сказал Рослов.
И необъяснимо.
Почему? Никто даже и не пытался найти объяснение.
Странная галлюцинация, заметил Керн. Странная и сложная. Предположить, что он придумал все это уже в период болезни, трудноне тот интеллект. Болезнь, конечно, могла обострить фантазию, но не у него. Да и патологические нарушения психикинесомненно следствие, а не причина галлюцинации.
А вы помните, как он процитировал Бога о необратимых изменениях в сознании и мышлении? спросил Рослов. Кто-то или что-то очень точно прогнозировали последствия происшедшего.
Кто-то или что-то? У вас есть объяснение?
Пока нет. За объяснениями мы поедем на «белый остров».
Керн улыбнулся сочувственно и не без сожаления.
С удовольствием встречусь с вами вторично, только не в качестве лечащего врача, заключил он. На вашем месте я бы не рисковал.
А Шпагин с Яниной в это время выслушали почти аналогичное пожелание от вышедшего в отставку инспектора уголовной полиции города Гамильтона. Корнхилл, привезший их в белый коралловый домик с такими же плитами открытой веранды, тотчас же уехал, сославшись на неотложные дела. Смэтс, располневший и обрюзгший, больше похожий на трактирщика, чем на полицейского, понимающе усмехнулся:
Никогда не верил мне, не верит и сейчас и только из профессиональной солидарности не хочет признаться в этом в вашем присутствии.
Что значит «не верит»? удивился Шпагин. Вы же не уверяете его, что привидевшееся вам на острове происходило в действительности!
Он не верит в то, что я был трезв.
Почему?
Потому что я всегда любил выпить, люблю и сейчас, и Смэтс, не вставая, вынул из шкафчика под рукой и водрузил на стол открытую бутылку виски. Начнем? Или вы предпочитаете модный джин с тоником?
Слишком жарко, сказал Шпагин.
Тогда одной фляжки хватит на весь рассказ, флегматично заметил Смэтс и отхлебнул из бутылки. Только виски я не взял с собой, когда поехал на остров. Поехал трезвый с утра.
С какой целью?
Захотелось проверить, не используют ли остров торговцы наркотиками. Корнхилл сказал, что об этом подумал и Смайли. Что ж, голова у старого Боба варит. Только все это вздор. Остров чист и нетронут, как девушка перед первым причастием. Такой же белый и гладенький. Не совсем обычной формы коралловый риф, на девять десятых захлестываемый океанской волной. Я облазил его вдоль и поперек, куда только мог заползти человек, и ничего не нашел. Хотел уехать, но не успел.
Что-то случилось?
Гроза. Тривиальная забава ветра и туч. Однако на земле вы уходите в дом и закрываете ставни, а в море, если у вас нет прикрытия, вы беспризорны и беззащитны под огнем небесной артиллерии и ракет и под водой миллионов брандспойтов и водометов. Я покорился судьбе и вытянулся плашмя на белой коралловой горке. Но ни капли воды не упало на ее спинку, ни одна молния не опалила ее мраморной белизны. Остров как бы оказался в эпицентре урагана, окруженный сомкнутым кольцом грозы.
Смэтс сделал еще глоток и помолчал, наслаждаясь эффектом рассказа. Должно быть, он очень любил этот рассказ, как любит актер свой лучший концертный номер.
Гроза вдруг отгремела, продолжал он, только низкая черная туча надвигалась с горизонта. Время как бы сместилось. Из бушующей грозовой бури я попал в тревожную тишь предгрозья. А кругом вместо кипящего океана расстилалась плоская глиняная пустыня, и вдали в облаке желтой пыли темнел смутно обрисованный, почти неразличимый в пыльном тумане город. А я стоял, как и здесь, близ вершины, только не белой коралловой горки, а большой отлогой горы без единой травинки, каменно-рыжей, в клубах гонимой западным ветром пыли, зловещей глыбы нелепо вспучившейся земли. У ее подножия шумели крохотные, как в телевизоре, человечки, различимые только по одеждекто в белом, кто в черном.