И мы вдруг полетели через Волгу, в косвенном направлении, над самой водой, низко и порывисто, как ласточки перед бурей. Широкие волны тяжко журчали под нами, резкий речной ветер бил нас своим холодным, сильным крылом высокий правый берег скоро начал воздыматься перед нами в полумраке. Показались крутые горы с большими расселинами. Мы приблизились к ним.
Крикни: «Сарынь на кичку!»шепнула мне Эллис.
Я вспомнил ужас, испытанный мною при появлении римских призраков, я чувствовал усталость и какую-то странную тоску, словно сердце во мне таяло, я не хотел произнести роковые слова, я знал заранее, что в ответ на них появится, как в Волчьей Долине Фрейшюца, что-то чудовищное, но губы мои раскрылись против воли, и я закричал, тоже против воли, слабым напряженным голосом: «Сарынь на кичку!»
XVI
Сперва все осталось безмолвным, как и перед римской развалиной, но вдруг возле самого моего уха раздался грубый бурлацкий смехи что-то со стоном упало в воду и стало захлебываться Я оглянулся: никого нигде не было видно, но с берега отпрянуло эхои разом и отовсюду поднялся оглушительный гам. Чего только не было в этом хаосе звуков: крики и визги, яростная ругань и хохот, хохот пуще всего, удары весел и топоров, треск как от взлома дверей и сундуков, скрып снастей и колес, и лошадиное скакание, звон набата и лязг цепей, гул и рев пожара, пьяные песни и скрежещущая скороговорка, неутешный плач, моление жалобное, отчаянное, и повелительные восклицанья, предсмертное хрипенье, и удалой посвист, гарканье и топот пляски «Бей! вешай! топи! режь! любо! любо! так! не жалей!» слышалось явственно, слышалось даже прерывистое дыхание запыхавшихся людей, а между тем кругом, насколько глаз доставал, ничего не показывалось, ничего не изменялось: река катилась мимо, таинственно, почти угрюмо; самый берег казался пустынней и одичалейи только.
Я обратился к Эллис, но она положила палец на губы
Степан Тимофеич! Степан Тимофеич идет! зашумело вокруг, идет наш батюшка, атаман наш, наш кормилец! Я по-прежнему ничего не видел, но мне внезапно почудилось, как будто громадное тело надвигается прямо на меня Фролка! где ты, пес? загремел страшный голос. Зажигай со всех концовда в топоры их, белоручек!
На меня пахнуло жаром близкого пламени, горькой гарью дымаи в то же мгновенье что-то теплое, словно кровь, брызнуло мне в лицо и на руки Дикий хохот грянул кругом
Я лишился чувстви когда опомнился, мы с Эллис тихо скользили вдоль знакомой опушки моего леса, прямо к старому дубу
Видишь ту дорожку? сказала мне Эллис, там, где месяц тускло светит и свесились две березки?.. Хочешь туда?
Но я чувствовал себя до того разбитым и истощенным, что я мог только проговорить в ответ:
Домой домой!..
Ты дома, отвечала Эллис.
Я действительно стоял перед самой дверью моего домаодин. Эллис исчезла. Дворовая собака подошла было, подозрительно оглянула меняи с воем бросилась прочь.
Я с трудом дотащился до постели и гаснул, не раздеваясь.
XVII
Все следующее утро у меня голова болела, и я едва передвигал ноги; но я не обращал внимания на телесное мое расстройство, раскаяние меня грызло, досада душила.
Я был до крайности недоволен собою. «Малодушный! твердил я беспрестанно, да, Эллис права. Чего я испугался? как было не воспользоваться случаем?.. Я мог увидеть самого Цезаряи я замер от страха, я запищал, я отвернулся, как ребенок от розги. Ну, Разинэто дело другое. В качестве дворянина и землевладельца Впрочем, и тут, чего же я, собственно, испугался? Малодушный, малодушный!..»
Да уж не во сне ли я все это вижу? спросил я себя наконец. Я позвал ключницу.
Марфа, в котором часу я лег вчера в постельне помнишь?
Да кто ж тебя знает, кормилец Чай, поздно. В сумеречки из дома вышел; а в спальне-то ты каблучищами-то заполночь стукал. Под самое под утрода. Вот и третьего дня тож. Знать, забота у тебя завелась какая.
«Эге-ге! подумал я. Летанье-то, значит, не подлежит сомнению». Ну, а с лица я сегодня каков? прибавил я громко.
С лица-то? Дай погляжу. Осунулся маленько. Да и бледен же ты, кормилец: вот как есть ни кровинки в лице.
Меня слегка покоробило Я отпустил Марфу.
«Ведь этак умрешь, пожалуй, или сойдешь с ума, рассуждал я, сидя в раздумье под окном. Надо это все бросить. Это опасно. Вон и сердце как странно бьется. А когда я летаю, мне все кажется, что его кто-то сосет или как будто из него что-то сочится, вот как весной сок из березы, если воткнуть в нее топор. А все-таки жалко. Да и Эллис Она играет со мной, как кошка с мышью а впрочем, едва ли она желает мне зла. Отдамся ей в последний разнагляжусьа там Но если она пьет мою кровь? Это ужасно. Притом такое быстрое передвижение не может не быть вредным; говорят, и в Англии, на железных дорогах, запрещено ехать более ста двадцати верст в час»
Так я размышлял с самим собоюно в десятом часу вечера я уже стоял перед старым дубом.
XVIII
Ночь была холодная, тусклая, серая; в воздухе пахло дождем. К удивлению моему, я никого не нашел под дубом; я прошелся несколько раз вокруг, доходил до опушки леса, возвращался, тщательно вглядывался в темноту Все было пусто. Я подождал немного, потом несколько раз сряду произнес имя Эллис все громче и громче но она не появлялась. Мне стало грустно, почти больно; прежние мои опасенья исчезли: я не мог примириться с мыслью, что моя спутница уже не вернется ко мне.
Эллис! Эллис! приди же! Неужели ты не придешь? закричал я в последний раз.
Ворон, которого мой голос разбудил, внезапно завозился в вершине соседнего дерева и, путаясь в ветвях, захлопал крыльями Но Эллис не появлялась.
Понурив голову, я отправился домой. Впереди уже чернели ракиты на плотине пруда, и свет в окне моей комнаты мелькнул между яблонями сада, мелькнули скрылся, словно глаз человека, который бы меня караулил, как вдруг сзади меня послышался тонкий свист; быстро рассекаемого воздуха, и что-то разом обняло и подхватило меня снизу вверх: кобчик так подхватывает когтем, «чокает» перепела Это Эллис на меня налетела. Я почувствовал ее щеку на моей щеке, кольцо ее руки вокруг моего телаи как острый холодок вонзился мне в ухо ее шепот: «Вот и я». Я и испугался и обрадовался в одно в то же время Мы неслись не-высоко над землей.
Ты не хотела прийти сегодня? промолвил я.
А ты соскучился по мне? Ты меня любишь? О, ты мой!
Последние слова Эллис меня смутили Я не знал, что сказать.
Меня задержали, продолжала она, меня караулили.
Кто мог тебя задержать?
Куда ты хочешь? спросила Эллис, по обыкновению не отвечая на мой вопрос.
Понеси меня в Италию, к тому озерупомнишь?
Эллис слегка отклонилась и отрицательно покачала головой. Тут я в первый раз заметил, что она перестала быть прозрачной. И лицо ее как будто окрасилось; по туманной его белизне разливался алый оттенок. Я взглянул в ее глаза и мне стало жутко: в этих глазах что-то двигалосьмедленным, безостановочным и зловещим движением свернувшейся и застывшей змеи, которую начинает отогревать солнце.
Эллис! воскликнул я, кто ты? Скажи же мне, кто ты?
Эллис только плечом пожала.
Мне стало досадно мне захотелось отомстить ей, и вдруг мне пришло на ум велеть ей перенестись со мною в Париж. «Вот уж где придется тебе ревновать», подумал я.
Эллис! промолвил я вслух, ты не боишься больших городов, Парижа, например?
Нет.
Нет? Даже тех мест, где так светло, как на бульварах?
Это не дневной свет.
Прекрасно; так неси же меня сейчас на Итальянский бульвар.
Эллис накинула мне на голову конец своего длинного висячего рукава. Меня тотчас охватила какая-то белая мгла с снотворным запахом мака. Все исчезло разом: всякий свет, всякий звук и самое почти сознание. Одно ощущение жизни осталосьи это не было неприятно.
Внезапно мгла исчезла; Эллис сняла рукав с моей головы, и я увидел под собою громаду столпившихся зданий, полную блеска, движения, грохота Я увидел Париж.